— У тебя что-нибудь было? — спросил он.

— Было.

— Если не хочешь, можешь не рассказывать.

— Мы вместе учились, — начала я. Мне лучше было рассказывать. Лучше произносить текст, чем молчать.

А потом мы вместе копали картошку в колхозе. Нас послали туда всем классом, но работать не хотелось. А он копал с утра до вечера. Он говорил, что это для него принципиально. Раз приехали работать — надо работать, а не прятаться по углам.

— Ну, а потом…

— А потом я тоже стала копать вместе с ним.

— И все?

— Все.

— Значит, ничего не было?

— Почему же? Производственная любовь.

— А чем она кончилась?

— Мы вернулись в Москву, он себе блондинку нашёл.

— Обидно?

— Ну вот, обидно… Гордиться должна. Если любишь человека, надо жить его интересами.

Ив Монтан выпил полкрышки, подвинулся поближе к стене, чтобы сидеть удобно было.

Клаустрофобия моя кончилась, замкнутое пространство разомкнулось как-то само собой.

— А я не помню, какой я был в 18 лет, — сказал Ив Монтан. Он как-то незаметно перестроился из красивого урода в красивого красавца, нравился мне больше, чем в театре, и больше, чем Петров в колхозе. Удивительно, что блондинка не пошла с ним в театр.

— Хотите, я тоже стану блондинкой? — предложила я.

— Два часа — и блондинка.

— Не хочу, — сказал Ив Монтан. — Зачем тебе быть как все?

В номере было тепло и отгороженно от внешнего мира. Мы сидели вместе — красивый красавец и индивидуальная брюнетка — не такая, как все.

Мне хотелось, чтобы так продолжалось долго, но Ив, Монтан посмотрел на часы.

— Пошли! — скомандовал он.

— А можно ещё посидеть?

— А что мы будем делать?

— Общаться… духовно, — уточнила я.

— Для духовного общения надо ходить в Третьяковскую галерею, а не в номер к одинокому мужчине.

— Тогда пойдёмте в Третьяковскую галерею, — предложила я. Мне не хотелось домой. — Посмотрим на Христа. Подумаем о себе, о других…

Мы отправились смотреть Христа, но не в Третьяковскую галерею, а в церковь. Так было ближе.

Во дворе за оградой стояла белая «Волга», принадлежавшая, видимо, попу.

В церкви было много старух, а обладатель белой «Волги» стоял в ризе и пел баритоном.

Когда мы ступили в церковь, старухи упали на колени — не перед нами, а потому что так надо было по ходу службы. Все упали на колени, кроме нас и попа. Мы посмотрели друг на друга с доброжелательным любопытством.

На меня было надето короткое платье, покроем и размером похожее на мужскую майку. Из-за майки с боков и снизу текли мои нескончаемые голые руки и такие же нескончаемые голые ноги. Поп посмотрел на все это, допел свою фразу, энергично замахал кадилом — энергичнее, чем раньше, а хор подхватил высокими голосами: «Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй мя…»

Когда я слушала церковное песнопение, со дна моей души поднималось что-то светлое, неконкретное, я чувствовала в себе пристальную связь с прошлым, и у меня слезы подступали к глазам.

Ив Монтан стоял возле моего плеча, торжественный и просветлённый. Высоко кричал хор, крестились старухи. Мне казалось, будто мы венчаемся.

Потом вышли на улицу сменить обстановку. Ив Монтан купил на выходе свечку и, разломав на две части, отдал мне половину.