— Контролер не поймает? — озабоченно спросил Ларионов.

— Но если вы не можете достать гривенник, он ведь тем более не достанет свой жетон, — заметила я.

— Я думаю, у контролеров есть тренированность на толкучку, — рассудительно сказал Ларионов и добавил удивленно: — Странная все-таки работа — душиться, толкаться, ловить…

Тут я его вспомнила. Мы сейчас стояли лицом к лицу, тесно прижатые толпой друг к другу, как когда-то давно на даче в танце, но раньше я не могла его вспомнить, потому что не смотрела ему прямо в глаза — очень странные глаза, с чуть потупленным взглядом, который сначала казался смущенным и лишь немного погодя оказывался невыносимо упрямым.

Ни рассказов его про штурманство, ни про какой-то ролкер, даже внешность его отчетливо не могла припомнить. А вспомнила взгляд. И еще он говорил, что умеет играть на кларнете. Почему? Не помню…

Перед нашей остановкой народ у двери уплотнился, перегруппировался, вспучился — так, наверное, сжимаются и взрываются галактики, — и вышвырнуло нас на тротуар, и, прежде чем я опомнилась, Ларионов выхватил из кармана монету и сунул в чью-то высунутую из салона ладонь.

— Опустите, пожалуйста, за проезд!.. — крикнул он вслед уносящемуся с завыванием троллейбусу.

— Я вижу, вы всегда аккуратно платите за проезд, — сказала я серьезно.

— Ага, — кивнул он. — Плачу. Я вообще порядок люблю…

И смотрел он немного в сторону, будто снова застеснялся своей любви к порядку. Я подумала, что так вот, сильно стесняясь, он за соблюдение исповедуемого им порядка с жены, с подчиненных или обидчика шкуру спустит.

Мы шли по переулку к моему дому, и серый туман над мостовой быстро сгущался в синюю мглу. Было так тихо, что отчетливо слышался сухой шуршащий шелест, с которым падали на асфальт подсохшие кленовые листья.

Чтобы не молчать, спросила, сама не знаю зачем, не интересовало это меня нисколько:

— А ваша жена любит порядок?

— Алена? — удивился он моему вопросу. И развеселился: — Не-ет, Алена никакого порядка не признает…

— Что так? — равнодушно спросила я, лениво продолжая этот никчемный разговор.

— Ну, как вам сказать… Порядок — это определенная равновесная система обязательств и прав… А там, где только возникает запашок обязательств, там исчезает моя Алена… — Он сказал это безо всякой сердитости или досады и снова рассмеялся, видимо, приложив мысленно свою жену к идее порядка.

— А как же уживаетесь?

— Так мы и не уживаемся… Мы ведь врозь живем… Я почти весь год в плавании, на берегу почти не бываю… А Алена живет как-то хаотически-весело.

— И не разводитесь? — спросила я и подумала, что всякого рода семейные неурядицы стали для меня сейчас самой интересной темой.

— Нет, — покачал он своей нарядной фуражкой. — Нам это обоим причинило бы массу сложностей. Алене — значительные материальные потери. А мне, по-видимому, моральные…

— В каком смысле?

— Я же на загранплаваний. Как разведусь, так меня с мостика в два счета турнут. А я только полмира обошел, интересно вторую половину посмотреть. Да и люблю я свою работу…

Полмира обошел! Экий Буцефал. Он меня раздражал своей неколебимой уверенностью в своих незначительных суждениях. А что ей было делать, этой неведомой мне Алене, если он на берегу почти не бывает? Сидеть почти весь год на пристани и дожидаться, когда этот Магеллан пожалует на своем ролкере из второй половины мира? Решила жить хаотически-весело.