– Есть такое дело, – признался я.

– Эх, жаль, раньше мне не сообщил, я бы пирогов тебе напекла. Чтобы и тут поесть, и с собой взять, – захлопотала добрая женщина. – Ты когда назад вертаишьси?

– Сегодня, – вздохнул я.

– Что, не могут без тебя в Рудановске энтом?

– Я всё-таки начальник.

– Одно слово, что начальник. Небось за всех сразу работу делаешь. Так и надорваться недолго.

– Не надорвусь, Степановна. Главное, всё правильно организовать. Тогда будет полегче.

– Организует он! Что, я твоего начальства не знаю, что ли? Стоит тебе только в Рудановске дела наладить, так тебя сразу в другую дыру отправят порядок наводить. Ох, не рвался бы ты так, Жора! Твоя работа все жилы из тебя вытянет. Невесту бы себе нашёл, что ли? Она бы поучила тебя уму-разуму… Негоже бобылём столько ходить. А я б, глядишь, детишек твоих потом понянчила бы. Всё радость на старости-то лет!

Степановна снова завела свою «шарманку». Толстые и тонкие намёки насчёт моей личной жизни я слышал от неё не раз. Она даже пыталась познакомить меня с несколькими девушками, но я сослался на страшную занятость и пообещал решить вопрос самостоятельно.

– Успеешь ещё в няньках походить, – улыбнулся я.

Женщина вздохнула.

– Ить время-то летит, я с годами моложе не становлюсь. Совсем старухой скоро стану.

Я хотел сказать что-то хорошее, подбодрить Степановну, но та командным тоном произнесла:

– Не надо ничего говорить, Жора. Сама знаю. Давай руки мой и за стол.

Мы вместе перекусили, потом я стал собираться.

– Пора, Степановна. На поезд нужно успеть.

Мы обнялись, и я вышел из такого тёплого и гостеприимного дома на холодную улицу.

Дойдя пешком до вокзала, купил билет и, чтобы не было совсем скучно, взял у симпатичной киоскёрши несколько свежих газет.

Читал медленно, вглядываясь в каждую строчку.

Вспомнилась фраза из булгаковского «Собачьего сердца» – «не читайте перед обедом советских газет». Лично у меня претензий к прессе не возникло. Содержание статей, заметок, очерков и фельетонов оказалось вполне злободневным. Если сейчас и существовала какая-то цензура, то действовала она на изумление тонко. Даже у меня, человека, пережившего газетную и журнальную вакханалию времён перестройки (пусть маленькая буква в начале слова отразит моё мнение к ней), а потом сверхлиберальные девяностые, возникло ощущение практически полной свободы у журналистов двадцатых годов прошлого века.

Объявили посадку на мой поезд, я сложил газеты и отправился на перрон.

Вагон оказался забитый битком. Люди разве что на головах не сидели.

Кое-как примостившись между полной дамой с усиками над верхней губой и не менее дородным мужичком, я, незаметно для себя, задремал под стук колёс.

День выдался напряжённым, неудивительно, что стоило немного расслабиться, как усталость тут же взяла своё.

Проснулся я от страшного рёва паровоза, звук был такой мощный, что уши заложило. Состав резко дёрнулся, с верхних полок попадали люди. Со всех сторон послышались недовольные возгласы и крики.

– Боже мой, что происходит?! – взвизгнула дама.

Сосед неистово закрестился.

– Свят, свят, свят…