Так что зло — в–собственном — смысле — слова не является ни сущим, ни Добром, неспособно порождать бытие и творить существа и блага. Добро же, где Оно достигает совершенства, творит совершенные и беспримесные всецелые[671] блага. А то, что причастно Ему в меньшей благо, с примесью, из — за недостатка Добра. И зло не является полностью ни хорошим, ни творящим благое. Но более или менее к Добру приближающееся оказывается в соответствующей мере благим, поскольку сквозь все проходящая всесовершенная Благость распространяется не только на окружающие ее всеблагие существа, но достигает и предельно от нее удаленных[672], у одних пребывая целиком, у других в меньшей степени, у третьих предельно мало, — в соответствии со способностью каждого из сущих быть к Ней причастным.
И одни причаствуют Добру в совершенстве, другие более или менее Его лишены, третьи имеют к Добру еще более смутную причастность, а четвертым Оно является в виде предельно слабого отголоска[673]. Ибо если бы Добро являлось каждому не соответственно его способности, божественнейшие и старейшие были бы в чину низших. Как же возможно всему в равной мере быть причастным Добру, если не всё в равной степени достойно полностью Ему причаствовать?
На деле же «превосходство величия» силы Добра таково, что Оно и тому, что в какой — то мере Его лишено, дает силы восполнить недостаток Себя[674] до полного к Нему причастия. И если уж осмелиться сказать истину, то — и то, что борется с Ним[675], и существовать и бороться может лишь Его силой. Более того, скажу коротко: все сущее, поскольку существует, представляет собой добро, происходящее из Добра, а поскольку лишается Добра, не представляет собой добра и не существует.
Ведь если взять иные свойства, как, например, тепло или холод, то согреваемое или охлаждаемое существует ведь и тогда, когда оно тепла или холода лишается; а многое из сущего непричастно ни жизни, ни ума. Бог же, возвышаясь и над сущностью, существует сверхсущественно. Одним словом, что касается всех других свойств, когда они пропадают или вовсе не появляются, сущее существует и способно к становлению, а вот такого, что во всех отношениях[676] лишено Добра, вовсе нигде не было, нет, не будет и быть не может.
Так, распутник, хоть и лишается Добра из — за бессловесной похоти в Нем ведь он не существует и Сущего не желает[677], — тем не менее причаствует Добру в самом этом слабом подражании соединению и любви. И ярость причастна Добру самим тем, что она движима и возбуждаема против того, что кажется дурным, чтобы исправить его и обратить к тому, что представляется хорошим[678]. И даже тот, кто стремится к самой худшей жизни, поскольку он вообще стремится к жизни, кажущейся ему наилучшей, самим тем, что стремится, и стремится жить, и направляет свой взор к лучшей жизни, причаствует Добру.
И если полностью уничтожить Добро, не останется ни сущности, ни жизни, ни желания, ни движения, и ничего другого. Так что порождать после погибели есть не способность зла, но появление меньшего Добра, подобно тому как болезнь