Два дня Эмиль не заглядывал в свинарник, предоставив Лине носить корм обоим поросятам. На третий день он проснулся в кромешной тьме, услыхав страшный поросячий визг. Поросенок визжал громко и пронзительно, будто под ножом, потом внезапно наступила тишина.

Эмиль подышал на заиндевевшее стекло, так что образовался глазок, и стал смотреть во двор. Он увидел, что возле свинарника горит фонарь и движутся тени. Он понял, что поросенок уже мертв, а Лина собирает кровь. Потом Альфред с папой ошпарят поросенка кипятком и, сбрив щетину, разделают тушу. Затем явится Креса-Майя, и вместе с Линой они будут мыть и полоскать в прачечной поросячьи кишки. Конец бастефальскому поросенку, которого купил Эмиль!

– Вот тебе и «заколю я поросенка, он визжать начнет от боли… «, – пробормотал Эмиль. Он снова забрался в кровать и долго плакал.

Но так уж устроен человек, что он забывает свои огорчения, – таков был и Эмиль. Сидя в полдень в свинарнике и почесывая Заморыша, Эмиль задумчиво сказал:

– Ты жив. Заморыш! Вот как устроено на свете. Ну, да ты жив!

Эмиль хотел забыть бастефальского поросенка. И когда на другой день Креса-Майя с Линой сидели на кухне и без устали резали сало для засола, мама Эмиля размешивала колбасный фарш, варила пальты, хлопотала над рождественским окороком и укладывала его в особый рассол, Лина пела «Веет хладом, хладом веет с моря…», а Креса-Майя рассказывала о том, что на пасторском чердаке водятся привидения без головы, Эмиль уже блаженствовал. Он больше не думал о бастефальском поросенке, а только о том, что скоро Рождество, и о том, как хорошо, что наконец-то выпал снег.

– Вьется, сыплет белый снег, все дорожки заметая, – сказала маленькая Ида, потому что так говорят в Смоланде, когда разыгрывается пурга.

А снег в самом деле шел. День клонился к вечеру, снегопад усиливался, потом задул ветер, и поднялась такая метель, что, выглянув за дверь, с трудом можно было разглядеть скотный двор.

– Похоже, быть буре, – сказала КресаМайя, – как я домой-то попаду?

– Останешься ночевать, – успокоила ее мама Эмиля. – Можешь спать вместе с Линой в кухне на диване.

– Да, но будь добра, лежи тихонько, как дохлый поросенок, потому что я боюсь щекотки, – попросила Лина старушку.

За ужином Альфред пожаловался на свой палец.

– Болит! – сказал он.

Мама Эмиля размотала тряпицу, желая посмотреть, что с пальцем и почему он не зажил.

Зрелище, которое представилось ее глазам, было не из отрадных: рана не затянулась, палец покраснел, нагноился и распух. А от пальца к запястью шли короткие красные полоски.

У Кресы-Майи загорелись глаза.

– Заражение крови, – сказала она. – Опасное дело.

Мама Эмиля наложила на руку Альфреда повязку, смоченную раствором сулемы.

– Если до утра не станет легче, лучше тебе съездить к доктору в Марианнелунд, – сказала она.

Никто не припомнит такого снегопада и такой бури, какая бушевала в ту ночь над Смоландом. И когда наутро обитатели Каттхульта проснулись, весь хутор, казалось, утопал в огромном мягком белом сугробе. А буря не утихала. Шел снег и дул ветер, так что на двор носа было не высунуть; в трубе завывала вьюга: «У-у, у-у!» Никто никогда ничего подобного не видывал и не слыхивал!