Артамону в какой-то мере было легче, чем его сиятельству - его обдувал свежий ветерок. А граф Орлов спал в карете, и спал беспокойно, потому что подскакивал на ухабах. Карета-берлина, в которой он отправился усмирять Москву, была как целая комната - хоть в ней менуэт в четыре пары танцуй, вся в удобствах, включая матерчатые карманы на стенах, всевозможные ларчики и поставцы.

Орлов несколько раз пытался проснуться, но проваливался обратно в сон, и неспроста - сон был хитрый, предлагал ему то же самое, что ждало наяву, суетливую рожицу казачка Филатки, убранные поля и золотые рощицы за окном кареты, вид растянувшейся версты на две колонны…

Наконец Господь сжалился и послал особо норовистую колдобину, попав в которую колесом, берлина опасно накренилась, а граф, проехавши лежа по заднему сиденью, треснулся макушкой в стенку кареты.

Он невольно дернулся, приподнялся на локте, затряс головой, с трудом осознавая реальность. Наконец понял, чего ему угодно. Угодно было облегчиться. Орлов скинул вниз ноги в сползших чулках, богатырски потянулся. Богатый турецкий халат, распоясавшись во сне, распахнулся на мощной груди.

Казачок, вскочив с переднего сиденья и придерживаясь за стенку, всем видом явил желание услужить.

Орлов выглянул в окно и увидел, что солнце уже довольно высоко…

– Эва! Утро! Славно же мы вчера набубенились! - сообщил он казачку.

– Завтракать изволите? - без лишнего подобострастия осведомился тот.

– Не-е, другого чего изволю… Чарку и Арапа!

Казачок постучал в переднюю стенку кареты - в окошко для отдачи приказаний кучеру. Тут же за стеклом явилось бодрое лицо.

– Арапа подать его сиятельству! - подняв створку, велел Филатка.

Голова за стеклом кивнула и исчезла, а казачок полез в походный поставец за флягой и чаркой. Орлов взял у него флягу и понюхал.

– Черносмородинная? Нет, ты мне «ерофеича» налей. После вчерашнего брюхо поправить надо.

К «ерофеичу» он пристрастился после недавней затяжной хворобы. К застарелой лихорадке и боли в животе прибавилась еще дрянь, сперва его сильно напугавшая, - приступы удушья. Немецкие лекари оказались бессильны. За дело взялись вельможи - всякому хотелось способствовать исцелению фаворита. Всякий рекомендовал своего доморощенного эскулапа - и все без толку.

Повезло тому, кто и без того не был обделен милостями государыни, - Ивану Ивановичу Бецкому, бывшему тогда президентом Академии художеств. Бецкой подкупил Орлова тем, что заявил честно - приведет коновала. Орлов невольно рассмеялся и сказал - приводи, сударь, хуже уж не будет!

К нему доставили маленького забавного мужичка, пожилых уже лет, который, будучи приставлен Бецким к Академии наук по медицинской части, числился там лекарским учеником. Плешь свою он не прикрывал париком, а начесывал на нее остатки волос и запудривал их яростно. Бецкой называл его Василием Ерофеичем. Лекарь и точно происходил из полковых коновалов. Потом уже, когда он, потчуя графа травными настоями, добился кое-какого успеха, граф узнал - в молодые годы Ерофеич увязался с караваном в Китай, где двадцать лет прожил при русской миссии и обучился своему искусству. А коли и соврал, коли он в Сибири травознайничать учился, тоже беда невелика.