– Умрёшь ведь, Василич! – с теплом вновь продолжала разговор мама.

– Ну и что! Кому я нужен, Анечка? Даже вспомнить обо мне будет некому! Никого у меня не осталось! Никого! Всё к одному концу…

Эти странные разговоры будили во мне большое любопытство к Василичу. Однажды в такой очередной поездке он поведал маме о себе.

– Аня, я ведь девять лет был личным шофёром Роберта Индриковича Эйхе. Возил его с того момента, как был он определён к нам в Сибирь, и до самого его ареста. Меня и арестовали тоже в 1938 году, на майские праздники, в самое что ни на есть 1 Мая 1938 года, на третий день после ареста Эйхе. Сидел я в камере с арестованными по политическим мотивам. Мне повезло. Многое узнал впервые. Я, конечно, знал, чем занимался Эйхе, слышал о его непосредственной сопричастности к массовым арестам и расстрелам, но никогда об этом особо не задумывался. Роберт был человеком честным, таким мне он казался всегда, я и сейчас иначе не могу оценить его. Дисциплинирован, аккуратен и точен, он требовал такого же отношения к работе от всех, в том числе и от меня. Работать приходилось много, выходных фактически не было, мы колесили по нашему Сибирскому краю. Эйхе быстро освоился, ему нравилась Сибирь, сибирские зимы и сибиряки.

В камере я впервые ощутил всю горечь трагедии, которая произошла в моём Отечестве и в моей Сибири. Но всё равно, даже причастность моего начальника к этим трагическим событиям, ничто не могло поменять моего отношения к Роберту. Для меня он оставался человеком, преданным своему народу и своей Родине, солдатом, который служил там, где ему прикажут. Сначала меня били, пытаясь выудить из меня сведения о причастности Эйхе к заговору против советской власти. Меня спрашивали о поездках и встречах Эйхе. Я рассказывал всё без утайки. Что тут было скрывать? Потом про меня будто забыли. Шли месяцы, прошло почти два года. Свидания, передачи, письма с воли были запрещены. Я ничего не знал о жене и маленькой дочке. Так тянулось время.

– И вот однажды меня повели опять в комнату, где проводились все дознания и допросы, где я бывал первые месяцы моего заключения. Завели и посадили на стул, который стоял в центре комнаты. Следак сказал, что будет проведена очная ставка с Робертом Эйхе, мне дана последняя попытка для своего спасения, я должен дать показания против Эйхе в подтверждение тех, которые будет зачитывать следователь. Я очень разволновался. Почти два года мы находились здесь!

И вот его завели… Вернее, его заволокли два энкавэдэшника. На Эйхе было страшно смотреть! Ноги, как раздутые мешки, не могли держать его тело. Переломанные и раздробленные кости превратили их в безжизненные органы. Суставы рук были вывернутыми и причиняли ему неимоверную боль. Он стонал. Его тоже посадили на стул, который стоял на расстоянии метра от меня. Энкавэдэшники продолжали держать его, иначе он не мог сидеть. Когда ему громко назвали моё имя, он тяжело поднял голову и попытался посмотреть на меня.

Господи, что это было за лицо! Один глаз его был вытечен! Чернильного цвета, опухшее до неузнаваемости, оно вселяло в меня ужас! Как мог человек вынести такие муки! Он смотрел на меня единственным глазом, а по щеке бежала слеза. Я и сам чуть не лишился сознания! Мне в лицо вылили стакан холодной воды. Я ничего не слышал из того, что говорил следователь, и всё смотрел и смотрел на Эйхе. Из глаз у меня бежали обжигающие щёки горячие слёзы. Очнулся только тогда, когда меня толкнули в спину и велели рассказать всё, что знаю об Эйхе.