Обоим им казалось, что вот оно и нашлось, их счастье, надежда и любовь. Надо идти тихо-тихо, чтобы его не вспугнуть, ненароком не обронить и не потерять. Гриша крепко сжимал в своей руке Машенькину ладонь, а Марусе хотелось с ним вот так за руку идти и идти далеко-далеко.
Словно хмельные, опоённые ароматами летних трав, заблудившись, они забылись, отдавшись чувству первой любви. Летняя степь приняла и сохранила их тайну…
5
Их встречи стали частыми и долгими.
– Приходи завтра в поле, посмотришь, как я работаю. Придёшь? – глядя в Марусины глаза, с тревогой спросил Гриша.
– А что же я там не видела?
– Комбайн, меня, как мы пшеницу убираем, ты же этого не видела?
– Ну хорошо, приду! Принести тебе чего-нибудь покушать?
– Нет, Марусенька! У нас полевая кухня есть, прямо в поле кормят нас сытно и вкусно. Сама просто приходи! Я ждать буду!
На следующий день, встав пораньше, чем удивила мать, приведя себя в порядок, надев светлое платьице, она побежала в поле, где уже вовсю кипела уборка. Маша залюбовалась увиденным. Пшеница шумела налитыми колосьями. Ветер превратил бесконечное поле в бегущие волны, которые набегали друг на друга.
«Наверное, так шелестит море, – подумала девушка, – только наше море – золотое, а волны – золотистые».
Синее безоблачное небо, яркое солнце, разбрасывающее свои тёплые лучи, земля, отдающая жар густому воздуху, – всё это заставило Марусю разволноваться. По этому бескрайнему морю, словно корабли, шли комбайны. Они блестели новенькой краской и от этого были нарядными.
– Красота какая! – невольно вырвалось у Маруси. – Где же тут мой Гриша?
И тут далеко-далеко раздался крик:
– Ма-ру-ся! Ма-ру-ся!
И она стремительно побежала туда, откуда шёл этот возглас, к тому, кто звал её. Раздвигая руками высокий стебель пшеницы, словно плывя по чудесному морю, девушка летела, парила над бескрайним полем, в голубизне неба, в лучах щедрого солнца! Вот она подошла к комбайну, где сидел её Гриша. Не останавливая машину, юноша подал руку подбежавшей Марусе.
– Прыгай сюда ко мне! Вот так! Молодец!
Маша присела на его колени и почувствовала через тонкий ситчик своего платья колкость грубых рабочих брюк Григория. Комбайн загребал солому и укладывал в валки. Они ложились ровно в рядки. Недалеко от них шли ещё комбайны, их было много. Измельчённая соломенная труха засыпала глаза, забивалась под платье, но всё равно девушка наслаждалась увиденным. Гордость за своего Гришу, за его работу, ловкость делали её счастливой! Любовь растекалась в каждой клеточки её тела, нежность переполняла и излучалась в её глазах, ярко рдела на её алых губах.
– Неужели это я? А это мой Гриша? – спрашивала с волнением она себя, и сердце стучало так, что, казалось, сейчас вырвется наружу.
– Да, да, это я! – отвечала она себе.
Душа её пела и расцветала небывалым соцветием!
6
– Что-то ты, донюшка, перестала кушать? И щёчки твои побледнели? Не приболела ли, моя красавица? – озабоченно спросила Евдокия свою ненаглядную, наблюдая за похудевшей, грустной дочерью.
– Мама, мне с тобой надо поговорить.
– Дак сказывай!