— Эй, — сказал он, — что с тобой?

— Подойди сюда! — сказал Бернар.

Молодой человек повиновался.

Бернар одной рукой обнял своего товарища, а другой — поднес письмо Шолле к его глазам.

— Что ты скажешь об этом письме? — спросил он.

Франсуа посмотрел сначала на Бернара, затем на письмо, а потом начал читать: «Дорогая Катрин!»

— О! — сказал он, прерывая чтение. — Твоя кузина!

— Да! — сказал Бернар.

— Понятно, но мне все-таки кажется, что язык бы у него не сломался, если бы он назвал ее мадемуазель Катрин, как все делают!

— Да, поначалу… но подожди, ты еще не дочитал!

Франсуа продолжил чтение, постепенно понимая, о чем идет речь.

«Дорогая Катрин!

Я узнал, что вы возвращаетесь после продолжительного отсутствия, во время которого я вас едва видел, когда ненадолго приезжал в Париж, и даже не мог поговорить с вами. Мне кажется, что не имеет смысла говорить вам, что в течение этого времени Ваш милый образ не выходил у меня из головы, и я все дни и ночи напролет думал о вас. И я еще раз хочу повторить вам то, что уже писал: я поеду вам навстречу по направлению к Гондревилю, и надеюсь, что найду вас после возвращения более разумной, чем до вашего отъезда, и что воздух Парижа заставил вас забыть об этом дуралее Бернаре Ватрене. Ваш верный обожатель Луи Шолле»

— О! — воскликнул Франсуа, — так это написал Парижанин?

— Как видишь! Этого дуралея Бернара Ватрена! Ты только послушай!

— Ах да! Но… а мадемуазель Катрин?

— Да, вот именно, Франсуа: а мадемуазель Катрин?

— Ты думаешь, что он поехал ее встречать?

— А почему бы и нет? Эти городские щеголи ни перед чем не остановятся! Да и зачем стесняться такой деревенщины, как я!

— Ну, а ты-то что скажешь?

— Я? Теперь?!

— Боже мой! Уж ты-то знаешь, какие у вас отношения с мадемуазель Катрин!

— Я это знал до ее отъезда, но теперь, после ее почти двух летнего пребывания в Париже, кто знает?

— Но ты же ездил ее навещать!

— Всего лишь два раза, но уже восемь месяцев, как я ее не видел… А за восемь месяцев в голове у девушки бывает столько разных мыслей!

— Боже мой, что за мрачные мысли! — воскликнул Франсуа. — Я знаю мадемуазель Катрин, и я отвечаю за нее! — добавил он уверенно.

— Франсуа, Франсуа, даже лучшая из женщин, если и не лгунья, то, по крайней мере, кокетка! Эти восемнадцать месяцев пребывания в Париже… Ах!

— Я тебе повторяю, что ты найдешь ее по возвращении такой же, как и до отъезда — верной и смелой!

— О, если она только сядет в его экипаж, то я… — воскликнул Бернар с угрозой в голосе.

— Тогда что? — спросил Франсуа с испугом.

— Эти две пули, — сказал Бернар, доставая из кармана две пули, которые он пометил крестиком с помощью ножа Матье, — эти две пули, которые я пометил условным знаком для охоты на кабана…

— И что? — Одна из них будет предназначена ему, а другая — мне!

И, вставив обе пули в ствол ружья, он закрепил их с помощью пыжей.

— Подойди сюда, Франсуа! — сказал он.

— Ах, Бернар, Бернар! — попытался было возразить молодой человек.

— Я тебе сказал, подойди сюда! — угрожающе закричал Бер нар. — Ты слышишь, Франсуа?!

И он с силой увлек его за собой, но внезапно остановился, услышав за дверью шаги своей матери.