Ряжский покосился на портрет императора и сурово кашлянул:

– Былинкин, займитесь... А вы, Аполлинарий Евграфович... Я хотел спросить, когда вы наконец подадите мне рапорт? По поводу Петровского.

– Я, Григорий Никанорович... – начал я.

– Со всеми подробностями! Чтобы завтра к утру был у меня на столе!

Щукин поднялся с места.

– Да-с, Григорий Никанорович, дорогой... Главное – порядок. Да! – Городской голова извлек из жилетного кармана часы и взглянул на них. – Эге, никак девятый час... Анна Павловна уже недоумевает, куда я мог деться. Антон Фаддеич! Вас подвезти?

– С превеликим удовольствием, – отозвался брандмейстер. – Вечернего виста, я так понимаю, больше не будет? Делу время, потехе час, так сказать... До свидания, Григорий Никанорыч.

– До свидания, Антон Фаддеич... Доброй ночи, господа.

Дверь распахнулась без стука. На пороге стоял урядник Онофриев.

– Аполлинарий Евграфович! Вас там дама спрашивает. Говорит, срочно. Впустить?

– Дама? – в некотором ошеломлении повторил Щукин.

– Дама? – вторил ему пораженный Ряжский.

А дама уже стояла за спиной урядника.

– Bonsoir, messieurs! Bonsoir, monsieur Apollinaire! Je vous ai apporté les livres que vous avez demandés...[34]

Изабель Плесси сияла. Переполох, который произвело ее появление, она приняла на свой счет самым лестным образом и теперь улыбалась мне, улыбалась Былинкину, одновременно протягивала руку для поцелуя Ряжскому, на которого бывшая гувернантка определенно произвела самое положительное впечатление, и успевала стрельнуть глазами в брандмейстера, который смотрел на нее, открыв рот. В левой руке Изабель держала, прижимая к себе, пачку книг, в заглавиях которых были сплошные мистерии и тайны.

– Кто это, Аполлинарий Евграфович? – с недоумением спросил Щукин, обращаясь ко мне.

В двух словах я объяснил ему суть дела.

– А, ваша невеста! – воскликнул Былинкин. – Очень, очень привлекательная особа!

И в свой черед припал к ее руке.

– Вообще-то она мне не невеста, – сердито сказал я. – Мы только сегодня с ней познакомились.

– Толкуйте, толкуйте! – проворчал Щукин. – А то я, признаться, грешным делом уже решил, что господин Корф явился по нашу душу.

От избытка чувств Былинкин, должно быть, слишком стиснул руку богатой наследнице, потому что она пискнула, взмахнула второй рукой, в которой держала книги, да так неловко, что одна из книг угодила в графин на столе исправника и опрокинула его.

– Ах, черт! – воскликнул Ряжский, бросаясь обратно к столу. – Бумаги!

– Ах, какой я неловкий! – простонала Изабель, глядя на учиненный ею разгром.

Мы с Былинкиным бросились спасать бумаги. Француженка поспешила нам на помощь и прежде всего уронила на ковер чернильницу.

– Ах! – пролепетала Изабель, хватаясь за голову.

– Ничего, ничего, – сипел Былинкин, – сейчас мы чернила затрем... осторожненько...

От его движений чернильная лужа на ковре стала еще шире. Ряжский, глядя на его действия, только покачал головой.

– Пропал ковер, – сказал Суконкин. – Был да сплыл.

– Похоже на то, – согласился Щукин. – Ну-с, Григорий Никанорович, как только господин Корф объявится, дайте мне знать. Смерть как любопытно, что же в самом деле им надо.