– В самом деле, потерянные деньги – серьезный мотив, – говорил я, спускаясь по лестнице. – Сколько драм происходит из-за наследства – не счесть.

Амалия поежилась.

– Как вы считаете, полковница и ее муж в самом деле обворовывали племянницу? – внезапно спросила она.

– А что? – Я даже остановился. – Вы разве подозреваете почтенную даму?

– Нет, – вздохнула Амалия. – Пока я подозреваю, что забыла наверху свои перчатки.

Мы вернулись к двери полковницы. Дверь, как и в прошлый раз, открыла ее компаньонка, блеклая, бесцветная, неопределенного возраста женщина в некрасивом и немодном платье. Видно было, что жизнь для нее – тоска и рутина и что в тоске до самой смерти не будет никакого просвета. Амалия объяснила, почему мы вернулись. Компаньонка поглядела в передней и на столике действительно обнаружила забытые баронессой перчатки.

– Простите, Вера Илларионовна, я ужасно рассеянна, – сказала моя спутница.

Лично я подумал, что ее можно упрекнуть в чем угодно, только не в рассеянности, но промолчал. Амалия поманила блеклую особу к себе и понизила голос:

– Насколько я понимаю, вам известно, зачем мы пришли?

Компаньонка робко оглянулась на дверь в гостиную и кивнула.

– Значит, вам должно быть известно, что утаивать правду от полиции нехорошо, – внушительно проговорила баронесса Корф. – Боюсь, у вашей хозяйки будут неприятности.

Вера Илларионовна потупилась. В следующее мгновение в пальцах Амалии что-то сверкнуло и легло в ладонь компаньонки. Вера Илларионовна изумленно взглянула на это «что-то», и глаза ее загорелись блеском, который я даже не мог подозревать в такой далеко не блестящей особе. Она вспыхнула до корней волос, еще раз оглянулась на дверь и спрятала золотую монету в карман, после чего дала нам знак выйти наружу. Мы повиновались, и Вера Илларионовна притворила дверь.

– Я слышала, что она вам рассказала, – горячо прошептала компаньонка, глядя на мою спутницу. («Еще бы ты не слушала, – подумал я. – Наверняка у тебя в жизни других развлечений нет».) – Клавдия Сергеевна – добрейшая женщина, но ее тоже можно понять. Не хочет бросать тень на семью, а как же иначе?

Вера Илларионовна сглотнула и продолжала:

– Я до сих пор помню, как они ссорились. Аннушка ей одно, Клавдия Сергеевна – другое, Аннушка давай перечить, а полковница тогда кричит: «Молчи, душегубка! Убийца!» Вот так.

– Убийца? – в оцепенении переспросил я, но Амалия послала мне предостерегающий взгляд.

– Полковница ее все время душегубкой называла, – прошептала компаньонка. – И было за что. Ведь она, когда ей годков пятнадцать было, и удавила Петрушу.

– Брата? – мрачно спросила Амалия.

– Да. – Вера Илларионовна несколько раз кивнула. – Подушкой удавила. И никто бы ни о чем не догадался, если бы доктор в пальцах ребенка перо не нашел и не сказал отцу.

Перо! Так вот оно что!

– Аннушка его всегда ненавидела. И свою мачеху – тоже. Только и думала, как бы им навредить. Ну и... вот. Доктор хотел поднять шум, довести дело до суда, но семья предпочла замять. Только Лев Сергеевич после той истории тяжко заболел, да так и не оправился. Очень скоро умер-то, и года не прошло.