— Ага… Но я не об этом… Врачи, Володя, истинные врачи в чем-то похожи на священников, они способны подмечать в человеческой природе что-то такое, что другим не всегда видно. Болезнь тела всегда ведь связана с болезнью души. В последнее время, буквально в последние месяцы в людях начали происходить перемены к лучшему, есть тому признаки, пусть эфемерные, но для врача убедительные. Осмысленный, просветленный взгляд юноши, больного СПИДом, улыбка всепрощения в глазах умирающего от голода инвалида, невинный лепет ребенка… перед этим бесовщина отступает. Взять хотя бы вас… Как я понимаю, вы прожили не совсем безгрешную жизнь.

— Обыкновенную… Воевал.

— Именно так. Воевали. Нахлебались всякого, а довелось влюбиться и готовы рискнуть жизнью ради нелепого, в сущности, чувства.

Что-то задело Кныша — покровительственный тон, взгляд свысока.

— Ошибаетесь, доктор. Я и раньше рисковал. Это дело привычки.

— Не скажите… Можно рисковать просто так, по стечению обстоятельств, по лихости нрава, а можно — ради кого-то. Или ради чего-то. Из-за женщины, из-за идеи. Тут две большие разницы. Через любовь приходит прозрение, никак иначе. Только на блошином рынке, куда нас всех загнали, для этого чувства нету места. Оно ведь не продается и не покупается. И вот вам главная примета: если любовь возвращается, если люди исчерпали запасы злобы и алчности, значит, вселенский морок скоро развеется.

Кныш не возражал, допил коньяк из чашки. Покосился на принцессу, которая, возможно, слушала их во сне.

— Вы ведь и сами в нее влюблены.

— Увы, — доктор устало улыбнулся. — Все давно перегорело. Я вам не соперник, всего лишь наблюдатель… Полагаете, она отвечает вам взаимностью?

— Вряд ли… Но это не важно, — с удивлением услышал Кныш собственный ответ.

…На четвертые сутки ближе к обеду (через двенадцать часов после последнего укола) Таина очнулась. Бедовые очи прояснились, с них спала пелена, как иней со стекол. Увидела Кныша и слабо, через силу улыбнулась.

— Господи, Володечка, как же долго я спала, целую вечность. И какой страшный мне снился сон, ты не представляешь.

Потом она окончательно проснулась и поняла, что это был не сон. На похудевшую щеку выкатилась серебряная слезинка.

— Значит, правда? Бореньку убили?

— Не только Бореньку, — Кныш солидно покашлял. — И Санька Маньяка, и Климушку. И старшину Петрова, но ты его не знала. Всех положили, кого смогли.

— А мы как же с тобой?

— Что — мы?

— Мы-то как уцелели?

— Фарт такой, — Кныш пересел к ней на кровать, взял ее руку в свою. — Как себя чувствуешь, маленькая?

Она ответила остекленелым взглядом, но руку не отняла.

— Володя, посиди тихо, мне надо подумать, — и прикрыла глаза.

Думала недолго, минут десять. Вернулась к нему постаревшей, с сухими глазами и жестяным голосом:

— Мы сейчас где с тобой?

— У Гены Кампертера в больнице.

— Давно мы тут?

— Четвертый день.

— Нас ищут?

Десять минут назад Кныш, наверное, усомнился бы, говорить ли ей все, как есть, но сейчас перед ним лежала прежняя принцесса, хитроумная и уверенная в себе. Амазонка из московских джунглей. Хотя еще неизвестно, сумеет ли она встать на ноги.