В школе Эйвонли всегда любили представления. А это доставило особенное удовольствие. Все ахнули от ужаса и восторга. Диана открыла рот от изумления. Рубин Гиллис, которая была склонна к истерике, начала плакать. Томми Слоан упустил всю свою команду сверчков в то время, как смотрел с открытым ртом на происходящее.

Мистер Филлипс проследовал по проходу и властно положил руку на плечо Энн.

– Энн Ширли, что это значит? – сердито сказал он. Энн не дала ответ. Это было бы слишком – ожидать, чтобы она признала перед всей школой, что её назвали «морковкой». Гилберт первый решительно сказал.

– Это моя вина, мистер Филлипс. Я дразнил ее.

Мистер Филлипс не обратил никакого внимания на Гилберта.

– Мне очень жаль, что моя ученица проявила такую вспыльчивость и мстительность, – сказал он торжественным тоном, как будто сам факт принадлежности к его ученикам должен был искоренить все дурные страсти в сердцах детей. – Энн, иди и встань у классной доски на оставшуюся часть дня.

Энн предпочла бы порку, чем подобное наказание, от которого ее чувствительная душа трепетала, как от удара хлыстом. С белым, застывшим лицом она повиновалась. Мистер Филлипс взял мел и написал на доске над её головой:

«У Энни Ширли очень плохой характер. Энни Ширли необходимо научиться контролировать свой темперамент», а затем прочитал это вслух, так что даже самые младшие ученики, который ещё не умели читать, могли понять эту надпись.

Энн простояла остаток дня с этой надписью над головой. Она не плакала и не опустила голову. Гнев еще пылал в ее сердце, и это поддерживало ее в борьбе с унижением. С горящими щеками и возмущенным взглядом она встречала, как сочувственный взгляд Дианы и негодующие жесты Чарли Слоана, так и злорадную улыбку Джози Пай. Что касается Гилберта Блайта, она не будет даже смотреть на него. Она никогда не будет смотреть на него! Она никогда не заговорит с ним!

Когда уроки закончились, Энн вышла с высоко поднятой головой. Гилберт Блайт пытался перехватить ее на крыльце.

– Я ужасно сожалею, что посмеялся над твоими волосами, Энн, – прошептал он сокрушенно. – Честно. Не сердись на меня.

Энн прошла мимо, с презрительным видом, даже не посмотрев на него.

– О, как ты могла, Энн? – вздохнула Диана, когда они шли по дороге, наполовину укоризненно, наполовину с восхищением. Диана чувствовала, что она никогда бы не смогла игнорировать извинения Гилберта.

– Я никогда не прощу Гилберта Блайта, – сказала Энн твердо. – И мистера Филлипса – за то, что написал мое имя с «и», тоже. Моя душа очерствела, Диана.

Диана не имела ни малейшего представления, что Энн имеет в виду, но она поняла, что это было что-то страшное.

– Ты не должна обижаться на Гилберта, что он высмеивает твои волосы, – успокаивающе сказала она. – Он высмеивает всех девочек, он смеется надо мной, потому что у меня волосы такие черные. Он назвал меня вороной десятки раз. И я никогда не слышала, чтобы он извинялся за это.

– Есть большая разница между тем, чтобы быть названной вороной и быть названной морковкой, – сказала Энн с достоинством. – Гилберт Блайт больно задел мои чувства, Диана.