Грейс взглянула на него с уважением. Он взял ее за руку и улегся на спину.

– Мои детские пороки были довольно невинными. Мне хотелось ходить в кафе-мороженое, общаться с не-евреями, носившими шляпу-котелок вместо ермолки. Потом я связался с дурной компанией. Один из моих новых друзей научил меня искусству игры в наперсток.

– Ото!

– Вот именно. Это было начало конца моей невинности. Я прогуливал школьные уроки и целыми днями как проклятый играл в наперстки на Второй авеню, а по вечерам – прямо на улице под фонарем – просаживал свой выигрыш в кости. К тринадцати годам я понял, что в Нью-Йорке мне ничего не светит. Толкать тележку старьевщика или гнуть спину на какой-нибудь фабрике мне было не по нутру. Богатых евреев из Германии, обитавших в верхней части города, я презирал: они так старательно скрывали свое еврейское происхождение! Узнав, что какой-нибудь Ротштейн сменил фамилию на Ролстон, я начинал смеяться над ним вместе с остальными выходцами из России. И в то же время мне безумно хотелось стать настоящим американцем. В жизни у меня было три цели: выбраться из гетто, разбогатеть и спать со светловолосыми голубоглазыми шиксами[51].

– Что такое «шикса»?

– Шикса это ты, – усмехнулся Рубен.

– О!

– Если бы мне удалось получить приличное образование, я, может быть, и сумел бы найти верный путь в жизни, но моя чокнутая мачеха и мой собственный буйный нрав не дали мне такой возможности. И что же оставалось делать бедному еврейскому мальчику, не наделенному никакими талантами, кроме ловкости пальцев? Выбор был невелик. Я изменил имя и подался на Запад.

– Сколько же лет тебе было, когда ты уехал из Нью-Йорка?

– Четырнадцать. Мне понадобилось десять лет, чтобы добраться до Калифорнии. Здесь я уже два года.

– И чем .ты занимался по дороге в Калифорнию?

– Работал в барах, был золотоискателем…

– Ты был…

– Торговал недвижимостью. Обучал эмигрантов английскому языку.

– А ты не…

– Играл в карты на речных пароходах, перегонял скот. Был продавцом в магазине… кажется, это все. Ах да, однажды я работал администратором в гостинице.

– Ты забыл упомянуть о президентстве в Международном обществе любителей литературы, науки и искусства.

Он шутливо щелкнул ее по носу.

– Это было уже в Сан-Франциско, а ты спрашивала, чем я занимался по дороге.

– Ты когда-нибудь был женат? – спросила она, играя пуговицами на его рукаве, но старательно избегая встречаться с ним взглядом.

– Нет.

– Влюблялся?

– Однажды.

– И что же случилось?

– Она была слишком хороша для меня; пришлось ее отпустить.

Грейс кивнула с пониманием.

– Другими словами, ты струсил и сбежал.

– Я оказал ей услугу.

Рубен взял ее руку и поцеловал, мысленно удивляясь тому, насколько они похожи. Как просто в конце концов оказалось поведать ей свою историю! Теперь он уже не помнил, чего так боялся.

Грейс не сводила с него внимательного взгляда; ему пришло в голову, что она слушает его по-мужски: прямо, открыто, без стеснения, без жеманства. Но выглядела она очень женственно: золотистые волосы рассыпались по ее обнаженным плечам, кожа порозовела и светилась в пятнах солнечного света, пробивавшегося сквозь листья.