А гарнизон осажденной крепости даже не потерял ни одного бойца — только Валю Каххарова ранило в плечо да Володю Пермякова — в левую руку… Их перевязали тряпками, пользуясь небольшой передышкой. Возникшая было после успешно отраженной атаки эйфория быстро таяла…

…Борис сидел, устало привалившись к стене спиной, когда к нему подошли Костя Захаров, Вася Пилипенко и Мустафа Каримов.

После небольшой паузы Костя Захаров спросил:

— А ты правда — капитан?

— Правда.

— И что, действительно Глинский? — это поинтересовался Пилипенко.

— Действительно.

— А зовут Николаем?

— Нет. Меня зовут Борис. Борис Владленович Глинский.

Помолчали. Потом вопрос задал Каримов:

— Слышь, капитан… Ты что, типа, разведчик?

Борис хмыкнул:

— Нет… Квартирмейстер.[137]

— А тебя что, правда Родина сюда послала, чтобы нас отсюда вытащить?

Глинский ответил, как мог, твёрдо:

— Да.

— И… чего дальше? Где ж она?

— Кто?

— Родина. Ты ж вроде говорил, есть какой-то план?

Борис вздохнул:

— Родина запаздывает, мужики. Почему — я сам не знаю. Надо как можно дольше потянуть время.

Помолчали ещё. Потом ребята присели, образовав небольшой кружок, Костя раскурил сигарету и пустил её по кругу. Сигарет было очень мало — только те, что удалось отобрать у охранников, а на складе курева не нашли… Сигарета быстро кончилась. Тишину нарушил Вася Пилипенко:

— Слышь, капитан. Ты не думай, мы ж не с претензией. Даже если что не так выйдет — оно всё равно лучше, чем живьём гнить… Хоть душу отвели… Ты не думай…

— Я не думаю. Всё будет нормально, мужики…

В то, что всё будет нормально, Борис уже не верил. Нет, в душе ещё теплился огонёк надежды, но он был уже совсем-совсем маленьким. Скорее, это была медленно гаснущая искорка, а не огонёк…

«…Ну где же ты, Родина?!»

Во дворе послышался какой-то шум. Борис сбежал вниз и сквозь полумрак увидел, что афганцы тащат Азизуллу к воротам. До Глинского не сразу дошло, что они решили повесить бывшего начальника охраны. Лишь когда Сайдулла ловко вздернул Азизуллу в арке ворот, Борис понял, что это казнь.

Бывший капитан уже бился в петле, когда Глинский всадил ему пулю между глаз — для офицера на Востоке нет казни позорнее, чем казнь без пролития крови…

— Зачем?

Сайдулла недовольно выругался, Аман нахмурился и Абдул Хак тоже недовольно замахал руками. И только Рашид остался невозмутимым.

— Товарищ Николай, такие, как он, их надо вешать, не стрелять!

— Прости, Сайдулла. Простите… Так вышло… Не знаю. Само как-то получилось.

Афганцы, недовольно ворча, ушли по своим позициям, и Глинский остался один во дворе крепости. У ворот лежал труп Гафара, а над ним висел мёртвый Азизулла. А в небе горели огромные равнодушные звезды, которым не было дела до человеческих жизней и смертей…

«…Неужели всё напрасно? Неужели зря?.. Где же ты, Родина?»

Борис поднялся на стену. Шурави и афганские офицеры негромко переговаривались, кто-то даже рассмеялся чьей-то шутке. Смех быстро погас, когда восставшие услышали характерный лязг гусениц — это к лагерю подтягивались пакистанские бэтээры-тягачи М-113.

— Артиллерию тащат…

Глинский не понял, кто это сказал. Да это было и не важно. Все всё понимали.