– Госпожа, – кинулась девушка к валиде, – пощадите!

Еще мгновение, и Хафса действительно приказала бы увести виновную, но встретилась с жестким взглядом Роксоланы и отрицательно помотала головой. Хуррем права: кара должна соответствовать преступлению.

Роксолана второй раз за вечер возвращалась к себе. Каким-то непостижимым способом гарем уже знал о произошедшем, о письме Повелителя, о стекле и расправе над Гюль. Роксолана кожей чувствовала взгляды из всех щелей, из-за занавесок, чуть приоткрытых дверей. Шла и зло бормотала под нос:

– Как вы со мной, так и я с вами… Как вы со мной, так и я…

Бормотала по-русски, а оттого еще страшнее для обитательниц гарема. Дойдя до своей двери, вдруг остановилась, обернулась к длинной цепи дверей и крикнула во все горло, теперь по-турецки:

– Как вы со мной, так и я с вами!!! Инш Аллах!

Занавеси дрогнули, приоткрытые двери поспешно захлопнулись.

Она прижала руки к животу, успокаивая ребенка:

– Не бойся, я не дам тебя в обиду. Скорее все эти сдохнут, чем справятся с нами! Не бойся.

Ей было плохо, очень плохо, муторно на душе, тяжело от понимания, что обрекла себя на ненависть окончательно, не помогали никакие разумные доводы, что завидуют ей давно, и не ее вина, что приходится защищаться вот так жестоко и безжалостно.

Остаток ночи сидела на диване без сна, подперев голову рукой, стонала от невыносимости жизни, которой жила, убеждала ребенка, что не даст в обиду, что растопчет любых врагов, как слон, разозлившись, топчет шавок, хватающих за ноги.

Всех рабынь выгнала, страдала в одиночестве, а утром с рассветом вдруг потребовала привести старую Зейнаб.

Кизляр-ага осторожно поинтересовался:

– Зачем?

– Ты забыл, что я беременна?

– Конечно, не забыл. Сейчас позову. Госпожа желает завтракать?

– Чтобы меня отравили? Нет! Лучше умереть с голоду, чем от яда! Пусть Зейнаб лепешку принесет.

Немного погодя за ней пришла хезнедар-уста:

– Валиде-султан приглашает тебя позавтракать с ней, чтобы ты не боялась быть отравленной.

– Скольких наложниц отравили в этом гареме?

Хезнедар-уста вздрогнула от вопроса, сокрушенно покачала головой:

– Наверное, немало, но ты зря так жестоко.

– Что, весь гарем жалеет бедняжку Гюль из-за ее мучений? Но никто не подумал, что, не обнаружь я стекло, могла пострадать еще сильней. Где справедливость? Чем я провинилась перед Гюль, когда она рассыпала стекло на моей постели? Но когда я ответила тем же, все взъелись на меня.

– Хуррем, понятно, что тебе завидуют. Это нужно перетерпеть, все пройдет.

– Перетерпеть?! Что я должна терпеть? Заплывший глаз и раны от Махидевран? Отравленный шербет? Стекло на простынях? Что? Терпеть, когда меня будут убивать, только чтобы не нарушить покой в гареме?

– Что за отравленный шербет?

Роксолана махнула рукой, она уже пожалела, что проговорилась, потому что не была уверена, что травили именно ее. Хотя, если подумать, то вполне возможно…

– Ну-ка, рассказывай!

– Принесли шербет, но я есть не стала, не хотела, съела Алтын. Знаете же, что с ней.

Алтын и впрямь умерла в больнице, несколько дней промучившись жестоким поносом.