Маклей поскучнел, кивнул и сказал торопливым голосом:

— Да-да, мы всем довольны. Еще бы не быть довольными!

В кладовку заглянул Ипполит, начал придумывать мне занятие. Негоже, когда такой здоровенный слоняется без работы. Я, как толстовец и махатмагандиец, резать скот отказался, даже курам не берусь сворачивать шеи, им же больно, зато охотно взялся разгружать прибывшие из сел телеги, переносил в подвал мешки с зерном и окорока, а на кухню — головки сыра и корзины с яйцами.

Я добросовестно нес огромный круг сыра, из темного зева кладовой навстречу вышел, щурясь, Ипполит, сказал громко и с радостным почтением:

— Доброго здоровья, наш маленький лорд!

Я оглянулся, к нам приближается мальчик лет пяти, краснощекий и сытенький, одетый богато, даже слишком, чересчур тепло, будто уже поздняя осень. Малыш важно кивнул Ипполиту, на меня уставился с понятным интересом маленького человечка к великану.

— Какой громадный!

Я ответил тоненьким голоском:

— Я са-а-а-мый маленький… и самый щу-у-у-пленький в наших краях!

Когда я уложил сыр на место и вышел обратно, он уже ждал меня, сразу же распорядился:

— Стой!.. Телегу разгрузят Ипполит с Маклеем. А ты откуда взялся?

Я посмотрел на Ипполита, тот успокаивающе показал ладонью, чтоб не беспокоился, они разгрузят подводу. Я обернулся к малышу, он смотрит на меня, смешно задрав мордочку, пухленький, розовый, похожий на ангела с рождественских открыток.

— Да как тебе сказать… — ответил я в затруднении. — Мне кажется, оттуда, откуда и все. В смысле меня нашли в капусте. Сорвали такой большой кочан, начали отдирать листы, и вдруг…

Он фыркнул.

— Как всех?

— Ну да, — ответил я и очень честно посмотрел ему в глаза. — Правда, есть и другая гипотеза…

— Какая? — потребовал он.

— Однажды, — сказал я с вдохновением, — когда мой отец и мать сидели у раскрытого окна, мимо пролетал аист со свертком в клюве. Мои родители закричали, позвали его. Аист прилетел, положил сверток на подоконник. В нем, к их удивлению, оказался чудесный ребенок. Им, как ты понимаешь, оказался я.

Он выслушал, подумал, кивнул.

— Все верно, мне о моем рождении рассказывали точно такое же.

— Вот видишь, — сказал я. — Эти аисты везде поспевают.

— Да, — согласился он, — везде… Особенно если учесть, что я родился в середине самой жестокой зимы за последние сто лет. Так как насчет аиста?

— Гм, — сказал я в затруднении, — возможно, это были какие-то особо морозоустойчивые аисты?

— Сомневаюсь, — ответил он безжалостно. — Аисты на зиму куда-то улетают. Все.

Я подумал, спросил в затруднении:

— Полагаю, что и красочный рассказ про капусту тоже не катит?

Он ответил, внимательно глядя мне в глаза снизу вверх:

— Да, по той же причине.

— Гм, — сказал я, — ну, про пестики и тычинки рассказывать не буду…

Он перебил:

— Что такое пестики? Ты сядь, а то я шею сверну.

Я сел, странный какой-то малыш, очень уж правильно строит фразы, да и какое-то мышление у него не совсем, не совсем. Его глаза оказались все равно чуть ниже моих, но уже терпимо. Я вздохнул и рассказал про эти пестики и тычинки, объяснил, что и у бабочек тоже так бывает, а чтобы ребенку было доступнее, проиллюстрировал историю происхождения видов, семьи, частной собственности и государства анекдотами, их у любого в голове в моем «срединном королевстве» больше, чем чего-то полезного, но здесь никто их не знает. Я оснащал примерами, потом из-за спины пахнуло опасностью. Я оглянулся, из замка вышла леди Элинор, лицо грозное, глаза мечут молнии.