Журба представил себе вершину сопки, в дыму, в языках пламени и фонтанах черной пыли. Взрывались орудия, в щепы раскалывались японские укрепления, а снизу взбегали по склону атакующие батальоны. Черные от копоти и пота гимнастерки. Исцарапанные пулями каски. Штурм!

— Честью гадов просят! — пробурчал Журба и устало закрыл глаза.

Санитарную двуколку тряхнуло на повороте при спуске в овраг.

Все зелено было в этом овраге. Охапки еловых ветвей лежали поверх палаток. Издали могло показаться, что это и впрямь чащоба, дремучий лес.

Журбу положили на носилках среди других раненых. Где-то в кустарниках сонно журчал ручей. Журба с трудом поднял тяжелые веки. На него смотрели строгие глаза.

— Этого с рукой в жгуте, сейчас же к операции! — сказал молодой голос.

Несколько ароматных игл хвои упали Журбе на щеку, и полог палатки опустился за ним.

— Очень слаб, — сказал голос, — губы синие совсем. Ему придется крови подлить. Сестра! Нам доставили консервированную кровь?

Из глубины палатки ответили, что нет, кровь ждут с минуты на минуту.

— Ну, он-то ждать не может. А какая у него группа?

Быстрые пальцы расстегнули карман гимнастерки и вместе с воинским билетом вытащили карточку, где проставлена у каждого красноармейца группа его крови.

— Вторая, доктор. У меня тоже вторая. Разрешите мне...

— Вам дежурить еще, сестра.

— Ничего, я справлюсь, доктор.

— Хорошо. Приготовьте все для проверки группы.

Журба смутно понимал, что все это как-то касается и его, но мертвенная слабость сковала тело. На глазах, казалось, лежали медяки, как у покойников, — так тяжелы были веки. А голоса разговаривающих доносились издалека, точно с другого берега.

Монотонно дребезжала стеклянная банка...

Из забытья его вызвал слабый укол в вену.

Жизнь вливалась в него теплой струей. Маятник, чуть слышно тикавший в груди, задвигался быстрее. Голоса зазвучали явственнее, приближаясь с каждой минутой. Наконец, он смог открыть глаза.

Над его головой тонкие женские руки держали навесу банку с кровью. Уровень медленно падал.

— Чья кровь? — шопотом спросил Журба стоявшую в головах.

— Моя. Молчите.

— Молчу... Спасибо.

В прорези палатки он видел черное небо и нежное мерцание звезд. Значит наступила ночь? Вдали продолжали ухать орудия. Бой еще шел? Сопка не была еще взята?

Он заволновался и вдруг сказал умоляюще:

— А как же я без руки? Как же я драться буду, сестричка?

— Разговорчики! — сказал хирург. — Не вижу дисциплины у бойца. — Потом через минуту — кому-то в сторону: — Приятно, знаете, что у него артерия цела. Начнем? Хлорэтил, пожалуйста.

И Журба вдохнул дурманящие пары хлорэтила.

Очнулся он уже на носилках. Мимо пробежал санитар, неся таз с кровавыми лохмотьями марли.

— Погоди, — сказал Журба раздельно. — Дай... на руку... мою... взглянуть.

Он уставился на таз. Санитар, поняв его, засмеялся:

— Не туда смотришь. Рука при тебе.

Подле Журбы присел на корточки хирург, держа перед собой вытянутые руки в перчатках.

— Ну-ну, без паники! — сказал он бодро. — Рану обработал, мышцы сшил. В госпиталь пишу, чтобы лечили открытым способом. Будет рука!