Ворочается мой брат Боба. Он лежит рядом со мной в этой же комнате. Он встаёт вдруг с кровати, идёт к дверям. Приоткрыв дверь, говорит Ливерпулю:
— А вы можете съесть песок?
Все смеются. Боба бежит обратно.
Мама плотно закрыла двери. Теперь я ничего не вижу. Только кое-что слышу:
— «Мария» утонула в тысяча девятьсот семнадцатом…
— Если Гесс перелетел в Англию, то это значит…
— Чёрт его знает, что это значит, но факт, что он туда перелетел…
Я слышу хруст сахара, вижу омаров в больших красных шапках, шхуну «Марию», Гесса, который летит в свою Англию, сыплет сверху песок на шхуну, и шхуна «Мария» тонет…
10. На дачу!
Мы всё-таки едем на дачу!
— В Москву бы поехать, — говорит папа.
— В какую Москву? — Мама не понимает.
— Мы сошли бы в Москве на Казанском вокзале… что, разве было бы плохо?
— К чему всё это? — Мама не понимает.
Мой папа в Москве родился. Он хочет в Москву. Он давно там не был. Он каждый год в Москву хочет. А мама не хочет. Она здесь родилась. Она любит дачу. И я люблю дачу. Кто дачу не любит! Я люблю и Москву. Кто Москву не любит! Но что же делать! На дачу мне тоже хочется.
Мы стоим возле машины на улице. Все наши вещи в кузове. Мама с Бобой сели в кабину. Папа всё говорит про Москву. Это с ним бывает.
— Я спешу, — говорит шофёр.
Мама вдруг говорит:
— Где подушка и чайник?
Я бегу за подушкой и чайником.
— Не забудь закрыть дверь! — кричит мама.
Подушка огромная. Трудно бежать. Я теряю крышку от чайника.
— Она где-то звякнула, — говорю я.
— Поищи её! — кричит мама.
Нас провожает вся улица. Здесь, конечно, все братья Измайловы. И другие мальчишки. Они все бегут на лестницу. Ищут там нашу крышку. Шофёр говорит:
— Это мне надоело.
— Вы же видите, — говорит папа.
— Я-то вижу, — говорит он.
— В чём же дело! — говорит папа.
Наконец крышка найдена. Я лезу в кузов. Любой хочет ехать в кузове! Братья Измайловы едут завтра. Они едут в пионерлагерь. Но их повезут в автобусе. Они не поедут в кузове.
— Отойдите! — кричу я. — Ведь это машина, а не какая-нибудь там повозка!
— Ой, — кричит папа, — ведро забыли!
Я бегу за ведром. Подаю ведро папе.
— Ничего не забыли? — кричит шофёр.
К нам спешит Ливерпуль.
— Чуть-чуть не опоздал, — говорит он.
Старик Ливерпуль всем жмёт руки.
Мы трогаем с места.
Все мальчишки бегут за нами. Кричат что-то и машут руками. Один Ливерпуль остался. Он стоит смотрит нам вслед…
А мы вовсю едем! Ветер свистит. Волосы у папы растрепались. И у меня растрепались волосы. Уже нашего дома не видно. И всех мальчишек и Ливерпуля…
Папа вдруг посмотрел на меня — я на папу. И мы рассмеялись. Не оттого, что растрёпаны волосы. Не поэтому. А просто так. Это здорово — ехать на дачу, когда папа рядом, вот здесь, на вещах, — вы себе не представляете!
Жаль, что днём едем. Лучше бы ночью. Тогда наши фары горели бы. Но днём светло. Это тоже неплохо. Очень трудно сказать, что лучше!
Вдруг я вспомнил про девочку с бантом… Эх, был бы я пиратом! Вот так мчался бы я в своей шхуне… Бьют волны, и шхуна качается… Там вдали виден корабль… В нём едет девочка с бантом… Со мной целый отряд… Я беру в плен корабль… «Ах, это вы! — скажу я. — Ну что ж, здравствуйте!» — «Ой, — вскрикнет она. — Дайте мне воды…» Я скажу: «Я вас всех отпускаю. Плывите себе на здоровье! Куда ваши глаза глядят…» Она скажет: «Ой, вы такой благородный! Просто дальше уж некуда! Я остаюсь с вами. Я влюблена!» — «Хорошо, — скажу я, — пожалуйста, как хотите…»