– Свяжите врага и оставьте снаружи, – сказала Снейя. – Хотелось бы немедленно, не сходя с места убить его, но я не выношу грязи.

Один из ангелов связал руки Верлена и толкнул пленника в конец салона. Пинком отворив дверь, он выволок ангелолога на узкую площадку и привязал к металлическому поручню. Голова мужчины оказалась притиснутой к ледяному поручню, так что он мог видеть внизу шпалы и бурые полосы на белом снегу. Верлен потянул веревку, выдохнул паром на морозном воздухе. Шквал морозного ветра налетел на охотника, опаляя кожу. Посмотрев вверх, он разглядел колоссальный полог, усыпанный неяркими звездами, еще не погасшими в утреннем небе. Сзади тянулась бесконечная, сверкающая хрустальной белизной сибирская равнина. Поезд мчался вперед, неспешно, безжалостно продвигаясь к востоку. Там уже готовилось выползти из-за горизонта солнце. Верлен ощутил прикосновение холода и понял, что за какой-нибудь час замерзнет насмерть.

Показания Кати Бадмаевой, Санкт-Петербург, 1976

Мне было всего десять лет, когда отец пригласил Распутина в наш дом. Я знала, кто это такой – даже слышала различные истории о нем, – но с удивлением обнаружила, что он не настолько пригож, как мне думалось. Я понять не могла, каким образом царица могла покориться чарам корявого, чернобородого, краснорожего человека, смотревшего на меня странными глазами. Первое мое впечатление о нем было: грубый урод в крестьянской одежде. Однако за последующие несколько месяцев Распутин нередко бывал нашим гостем, и мнение мое о нем стало другим. Он не обладал изысканными манерами и не умел льстить, но в личности его было нечто, воздействующее на меня так, что я постепенно прониклась к нему доверием. Мое восприятие Григория изменилось уже к третьему или четвертому визиту. Из неуклюжего крестьянина он преобразился для меня в утонченного, едва ли не очаровательного мужчину. Наверно, в этом и крылась тайна власти Распутина над людьми: он был уродом, умевшим воздействовать на людей так, что они начинали считать его красавцем. И я также поддалась его чарам – как и многие другие.

Мы жили в небольших апартаментах невдалеке от Аничкова дворца. Каждый раз, когда царский фаворит посещал наш дом, они с отцом удалялись в кабинет. Я продолжала свои занятия – уроки французского, фортепьяно, вышивания, – чем мне положено было заниматься в тот день. Родители не были богаты, однако могли позволить нанять нескольких учителей, преподававших мне, пока отец работал. Я не имела особых контактов с Григорием, только видела, как он проходил от входной двери к кабинету отца. Примерно через год визиты постепенно прекратились, и мысли о нем приходили мне в голову все реже. После убийства Распутина и революции причин помнить о нем не возникало.

Так мне, во всяком случае, казалось. В середине XX века мой отец заболел раком. В последние дни жизни, когда болезнь сделала его нечувствительным к делам мира, он рассказал удивительную историю. При этом находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Не могу сказать с уверенностью, что именно слышала – бессвязный бред умирающего, или же в его невероятных словах крылась какая-то правда, – однако моя мать все время находилась рядом со мною, и она подтвердила, что я ничего не напутала. Записываю его историю так, как запомнила ее, оставляя суждение на долю читателей.