Он сделал паузу, но Лилли ничего не сказала. Им обоим было понятно, что ему необходимо было поделиться этим с другим человеком, иначе эти воспоминания так бы и глодали его.
– Я пытался позвонить ей в тот день. Линии, похоже, не работали. И я решил, что, раз новостей нет, значит, все в порядке. Кажется, я закончил тогда около половины шестого.
Сглотнув комок, вставший в горле, он почувствовал, что Лилли смотрит на него.
– Я как раз поворачивал на свою улицу… Показал ребятам на баррикаде паспорт и тут заметил, что на улице очень оживленно. Туда-сюда сновали спецназовцы. Прямо около моего дома. Я поехал туда. Они заорали, чтобы я проваливал к чертям, но я ответил, мол, полегче, я здесь живу. Меня пропустили. Я увидел, что входная дверь нашего дома открыта нараспашку. Повсюду были полицейские. А у некоторых в руках…
Джош запнулся. Вздохнув, он собрался и протер повлажневшие глаза.
– У некоторых в руках были – как они называются? – контейнеры для образцов? Для человеческих органов и всего такого? Я побежал наверх, перепрыгивая через ступеньку. Кажется, налетел на одного из полицейских. Добрался до двери нашей квартиры на втором этаже, а там – ребята в защитных костюмах загородили вход. Я оттолкнул их, вошел и увидел…
Почувствовав, как скорбь удушающими тисками сковала его горло, Джош остановился, чтобы перевести дух. По его щекам полились слезы.
– Джош, не нужно…
– Нет, все в порядке, я должен… Я увидел там… Я с порога понял, что произошло, в ту самую секунду, как заметил открытое окно и накрытый стол. Мама достала подаренные на свадьбу тарелки. Ты не представляешь, сколько было крови. Вся квартира была залита ею. – Он почувствовал, как срывается его голос, и продолжил наперекор слезам: – На полу было по меньшей мере шесть этих тварей. Спецназовцы, должно быть, уложили их. А от мамы… от мамы почти ничего не осталось. – Джош запнулся, сглотнул и поморщился от жуткой боли в груди. – На столе… лежали части ее тела. На хорошем фарфоре. Я видел… видел… ее пальцы, все до одного обглоданные… прямо около соусника. Останки были на стуле… Голова завалилась набок… Шея вспорота…
– Послушай… Джош, не нужно… Мне так жаль… Мне очень жаль.
Джош посмотрел на нее так, словно увидел ее лицо и глаза в новом свете, в едва уловимом снежном сиянии, далеко-далеко, будто во сне.
Из глаз Лилли Коул катились слезы. В их пелене она встретилась взглядом со здоровяком, и сердце ее екнуло. Ей захотелось обнять его, успокоить этого доброго гиганта, сжать его огромные плечи и сказать ему, что все будет хорошо. Она никогда не чувствовала такой близости к другому человеку, и это мучило ее. Она не заслуживала его дружбы, его верности, его защиты, его любви. Что она могла сказать? Твоя мама теперь в лучшем мире? Ей не хотелось оскорбить этот невероятно проникновенный момент глупым клише.
Она хотела было сказать что-то другое, но тут Джош заговорил снова, не отводя от нее глаз. Его голос звучал низко, опустошенно, поверженно:
– Она пригласила их на кукурузные лепешки с фасолью… Пустила их в дом… как лохматых псов… Такой уж она была. Она любила всех божьих тварей. – Джош осекся, и плечи его задрожали, а слезы стали падать с подбородка на куртку «Армии спасения». – Наверное, она и их называла «дорогими»… Прямо до того момента, как они съели ее.