– Политика вступила в такую фазу, что возникает множество вариантов развития. И каждый из них осуществим. Иногда мне кажется, что не мы делаем политику, а она формирует нас. И ей выбирать, каким путем двинется русская история.

Ответ был уклончив и в своей неопределенности содержал предложение еще раз вернуться к этой гипотезе. Умный и чуткий Луцкер прикрыл и снова раскрыл свои синие глазки. После нескольких незначительных вопросов выключил диктофон.

– Все-таки лучше встречаться не на баррикадах, а за стойкой бара. – Он выкатился из кабинета, переваливаясь на коротких ногах.

– Ну, как тебе нравится? – Градобоев обратился к Елене, которая что-то быстро записывала в блокнот. – Не исключаю, что вскоре у меня состоится тайная встреча с президентом Стоцким. Что ты на это скажешь?

– Я плохой советник, у меня нет политологических прозрений. Я люблю тебя и тонко чувствую, где тебя подстерегает опасность. Рядом с тобой должен находиться человек, который понимает всю огромную машину власти, знает ее потаенные пружины и кнопки. Поможет тебе нажать самую нужную кнопку, чтобы машина последовала твоей воле, и не нажать ту, что вызовет взрыв.

– Согласен, дорогая. Я действую на ощупь, в потемках. Но пока что, согласись, безошибочно. Кто у нас следующий?

Следующим был корреспондент «Нью-Йорк тайме», Джефри Стикс, моложавый американец, с тонкой шеей и сухими запястьями. Светлые волнистые волосы, нос с горбинкой, маленький розовый рот, свежее девичье лицо, бледные голубые глаза. Тихо смеющиеся и любезные, они вдруг холодели, становились пронзительными и почти жестокими. Ладонь, которую он протянул Градобоеву, была большая, сухая и холодная, клетчатый просторный пиджак источал едва ощутимый запах вкусного табака.

– Благодарю, что согласились меня принять. Я получил от руководства указание взять у вас интервью. Сейчас вы знамениты в России, но после этого интервью вы станете мировой знаменитостью. – Он говорил на прекрасном русском языке, лишь иногда останавливаясь и выбирая правильное слово. Он был мягко ироничен, но эта ирония относилась не к собеседнику, а к себе самому.

– Для меня большая честь принимать у себя корреспондента великой газеты, – произнес Градобоев, стараясь быть столь же ироничным и мягким.

– Похоже, России предстоит горячая зима, если судить по осенней политической температуре, – заметил американец, включая диктофон.

– Ничего удивительного. Мировое потепление климата. У вас, на Манхэттене, плавятся стекла. Нил кипит. А Греция похожа на раскаленную сковородку.

– И все-таки этот протестный взрыв в России произошел очень внезапно. Все было тихо, спокойно, люди терпели, и казалось, нет конца этому русскому терпению. И вдруг – взрыв. Что случилось?

– Россия – страна великого терпения и великих взрывов. Народ терпел империю Романовых триста лет и сбросил ее в три дня. Советская империя длилась семьдесят лет и казалась вечной, но ее сдуло в три дня. Такие уж ветры в России и такие империи.

– Но господин Чегоданов казался несомненным национальным лидером, и его избрание президентом не вызывало сомнения.