Дорога уводила сквозь майские зеленя в глубокую балку; за нею, пропадая в садах, вольно разметался по лощине хутор. На полуденном солнце масляно лоснились крыши казачьих куреней; в небе, отрезанная от кромки садов струящейся белесью, свечкой желтела колоколенка. У самой балки, на отводе — ветряк; замедленно проворачивались махи. Сине млели манычские плавни; на изгибе речки, в голызине, остро блестела вода.

Заслонившись тяжелой рукой, Макей обождал. Устало погружая босые ноги в. топкую, пышущую жаром пыль, подходила жена. Камнем оттянул ей руки годовалый помощник, первенец; Борисом нарекли.

— Ох, лышенько, нет моей моченьки. Иссохлись все…

Макей, бросив на обочину узел, отцепил от пояса мятый чайник из красной меди.

— Охолонься трошки.

Раскурил трубку, присел на корточки. Обдуваемая ветерком, жена казалась еще выше ростом; выпирали обугленные на солнце скулы, глаза глубоко ввалились. Пригубила из чайника. Заворочался в платке малый. Всунула горластому в рот набрякший пунцовый сосок.

— Не, матушка, скики ни ходи, а приставать десь надо. Белый свет велик. Вот видно хутор, давай напросимось до казаков.

В ответ она нагнула простоволосую голову: куда, мол, иголка, туда и нитка.

До захода солнца просидели на плацу, подле железной церковной ограды. Угрюмого вида казак, по-улич-ному Ампус, а по хуторским бумагам — Никодим Попов, сжалившись над дитем, впустил в плетняной сарай; дозволил взять из прошлогоднего прикладка буг-рового душистого сена майского укоса — под бока, мягче спать.

Управившись, Никодим навестил ночевщиков. Поставил на опрокинутый ящик корчажку парного молока, выложил пшеничную хлебину, а сам примостился на высоком порожке. Выкурив цигарку, разузнал: она ближняя уроженка, с Салу, из слободы Большая Мартыновка; там, у престарелых отца с матерью, своя хата. Он тоже из местных хохлов. Мыкал нужду по Дону и по России. В руках, по словам, задержалось не одно ремесло: и бондарь, и плотник, и по шорному, жестяному делу. Всего довелось перепробовать. Нужда подперла иметь свой угол и кусок для семьи.

— Стал быть, места шукаешь на земле, — заключил Никодим.

Погасив окурок о стоптанный задник сыромятного чирика, встал; не пожелав спокойной ночи, непонятно, со скрытым смыслом сказал:

— Землицы по всей Расеи ого! А спробуй взять ее…

Наутро Никодим собственными глазами убедился: чужак слов на ветер не кидает. Пересыпал кадушку, валявшуюся возле погребки, — заменил обручи, изъеденные ржой; вставил дно прохудившейся меры; расплескав толстый гвоздь, выточил из него ключ к гиревому замку. Видя такое дело, Никодим притащил из кладовки две половинки хомута. Щуря бурые, под цвет бородки, глаза, наблюдал, как крупные руки пришлого ловко орудовали швайкой.