– Я? Да ты что! По кому тут слезы лить? – возмущенно ахнул Прохор. – По Степке, что ль? А вот за батюшку я до скончания века молиться стану и прославлять его имя всюду.

– Почему?

– Так не женил он меня своей волей, и за то спасибо! А ведь мог.

Я представила лопоухого и нескладного подростка в современном костюме-тройке с белым цветком в петлице и прыснула от смеха. Пожалуй, что впервые с момента провала в зеркало мне стало по-настоящему весело.

– Ржешь чего? – удивился Прохор. – Считаешь, лучше у Степки вечно быть на побегушках?

Я покачала головой. Байстрюку при любом раскладе в жизни придется с боем пробиваться. И полюбопытствовала:

– А не молод ты еще жениться?

– Кому он с его механизмусами нужен-то? – хмыкнул боярин Иван Дмитриевич.

Он окинул меня одобрительным взглядом, дивясь, похоже, как лихо нелюдь приспособил никчемную девку к делу. А сам Диху, выглядывающий из-за боярского плеча, делал страшные глаза, супил брови и головой кивал, дескать, поклонись хозяину немедленно, дурында.

Я сразу же растерялась и вместо поясного поклона сделала неуклюжий книксен, вызвав у выбежавшей провожать санный поезд дворни незапланированный приступ веселья.

– Эк она по-вашенски приседает! – зааплодировал представлению Иван Дмитриевич, подпихивая сида локтем в бок. – Быстро выучилась! А с другой стороны поглядеть, то раз имя сменил, то и манеры надобно подогнать, – рассуждал боярин, запустив пятерню в бороду. – Если она у тебя теперь не просто Катька, а целая Кэтрин.

В его присутствии низко кланяться хотелось всякому встречному, почти без участия разума, а спина, казалось, сама гнулась перед высоким широкоплечим мужчиной в роскошной шубе на бобровом меху, покрытой узорчатой тафтой. Застегивать полы он не стал, чтобы все видели кафтан с жемчужными пуговицами, широкий парчовый пояс и толстую золотую цепь на груди. Видели и расступались. Большой человек идет, хозяин этой земли.

Выдав последние указания раскрасневшейся ключнице, боярин одобрительно потрепал Марфу Петровну за круглую щеку, шлепнул по спине Степана, сына законного, и махнул рукой телохранителям-захребетникам, чтоб занимали свои места в санях. Повелевать выходило у Ивана Дмитриевича так же естественно, как вдыхать обжигающе холодный воздух и выдыхать клубящийся пар. Впрочем, на мой придирчивый взгляд, Диху, сын Луга, смотрелся рядом с родовитым боярином очень даже внушительно – из-под низкой четырехугольной шапки из чернобурки сверкали по-кошачьи хищные глазищи, повергающие в трепет простодушную прислугу. И лисья шуба у сида – загляденье, сапоги сафьяновые, кафтан атласный, серьга в ухе с изумрудом, и никакой бородищи на половину лица. Особенно же приятно, что голову сын Луга держал высоко и перед боярином не лебезил, как прочие. Невольно и я преисполнилась гордости за своего хозяина и рядом в сани уселась безропотно.

Обитатели усадьбы мгновенно склонили спины и, пока Иван Дмитриевич не гаркнул во всю мощь легких: «Ну! С Богом! Поехали!» – голов не поднимали.

Зато потом уж вослед и руками махали, и кричали что-то. Ветер уносил голоса провожающих в сторону, весело звенели бубенцы на упряжи, охрана боярина перекидывалась шуточками, а сани просто-таки летели по укатанной снежной дороге. Сначала я ерзала на месте, тревожилась без всякой причины, если, конечно, не считать грядущую встречу с самым любимым, после Питера, городом. Каким он окажется, этот другой Новгород? А потом я совсем по-кошачьи пригрелась у сида под теплым боком и незаметно для себя задремала без снов и видений, по-настоящему отдыхая душой и телом от событий последних двух дней.