Тринадцатая плакала. Первый раз за свои шестнадцать лет — плакала. На душе было горько от того, что она снова осталась наедине со своими врагами. Врагами, о которых шестнадцатилетний ребенок даже знать ничего не должен.

— Это ты. Это все мог устроить только ты. — Она не спрашивала, она знала, что права.

— У меня не было выхода. Они угрожали моей семье, сказали, что убьют их.

— И ты поверил. — Еще один горький смешок, за которым, как за ширмой, Тринадцатая спрятала свою слабость. — Ты поверил паукам. Дожить до седин и не уметь разбираться в людях. Миле, это было бы смешно, если бы не стоило жизни многим невинным людям. Ты же знаешь, что теперь будет?

— Уходи. — Он трясущейся рукой указал в сторону сорванной с петель двери. — Я никому не скажу.

— Теперь это не имеет значения.

— Они не смогут тебя найти, если ты спрячешься… там. — Мужчина сглотнул, его трясущиеся сухие губы вызывали чувство гадливости. — Ты же можешь.

— Как легко. Сперва найти песчинку прошлого, потом украсть ее и отдать сумасшедшему психу, потому что тот пообещал собственную лабораторию с неограниченными возможностями. И закрывать глаза на маленькие странности, да? Ты же создал ее! Ты не мог не знать, для чего Шаэдису воскрешенная Темная!

— Она просто кукла, — пытался оправдываться Миле, хоть и слепой бы увидел, что он сам себе поверить не в состоянии. — Просто.

— Просто мать немощного уродца, которому меня приготовили в качестве десерта, — «освежила» его воспоминания Тринадцатая. — Темные, всего одна крупица, пылинка — и вы, люди, раздули из нее Апокалипсис.

— Ты же сама делала для него все те вещи, а потом пришла ко мне, чтобы я тебя спрятал. И я прятал, хотя знал, чем рискую. А теперь ты… проснулась и решила вылить на меня ушат помоев твоего прошлого.

Тринадцатая вздохнула, отошла, дав мужчине возможность доползти до двери, но едва он попытался ее открыть — подхватила раскаленную добела темную нить Плетения и швырнула в него пригоршню стеклянных шипов. Часть пролетела мимо, вонзилась в деревянную дверь, часть попала в цель, заставив ученого свалиться на пол и корчится от боли, хватаясь то за окровавленную руку, то за окровавленную ногу. Так лучше, теперь он не то что сбежать — встать не сможет.

Есть пара минут придумать, что делать дальше. Раз ее нашли ищейки Вандрика, то и Лига скоро даст о себе знать. Маска дочки Милса была идеальной маскировкой: у нее даже запах крови сменился, и Вандрик мог хоть в лепешку расшибиться, но против этой уловки оказались беспомощны даже ахасы, а ведь он всегда с такой гордостью говорил, что у них безупречный нюх. Воевать сразу против двух противников — гиблое дело. По крайней мере до тех пор, пока частица Светлого не разгорится достаточно ярко, чтобы «догнать» свое темное подобие. Вандрик всегда говорил, что она — сердце Равновесия. Надо же, какой идиот.

— Это чтобы ты не наделал глупостей, — сказала она, сворачивая вокруг Милса тугой кокон. — Потому что я с тобой еще не закончила. И, — Тринадцатая приложила палец к губам, — тс-с-с-с.

Мужчина, вращая глазами, только мычал, потому что в следующее мгновение рот просто исчез с его лица, будто его стерли ластиком.