– Что такое инфляция и всегда ли это явление так злобно и разрушительно? – академически продолжал император. – Мы выкупим у производителя его продукцию. Он сможет рассчитаться с поставщиками и рабочими. Таким образом, мы поддержим отечественное производство, предотвратим банкротства, сохраним рабочие места.

– Но неминуемо упадет курс рубля по отношению к иностранным валютам, – уверенно заявил Малешевский, – инвесторам это не понравится…

– Чем ниже обменный курс национальной валюты, тем конкурентоспособнее товары, производимые на внутреннем рынке, – пожал плечами император, – ведь стоимость всех затрат, номинированных в рублях, относительно иностранных денег также снижается. Так что низкий обменный курс – это спасение и укрепление национального производителя.

– Но рабочие, получив деньги, тоже пойдут на рынок, – от волнения Кутлер начал жестикулировать, – захотят купить товары, а их вовсе нет или будет недостаточно. Цены взлетят…

– Все будет, как вы сказали, если мы, сделав первый шаг, вдруг остановимся, – император, уже не отрываясь, смотрел на Столыпина и Балакшина, – но государственное регулирование экономики не терпит полумер. Сказав «А», надо говорить и «Б». Поэтому мы точно так же закупим еще не произведенный товар, пользующийся спросом у рабочих, как уже закупили зерно. Да еще и снизим на него цену. В обмен на полученные деньги мы постоянно должны предлагать новые востребованные товары… Впрочем, спрос можно создавать и самим. Удовлетворим внутренние потребности – предложим рабочим выкупать казенную долю в акциях предприятий и предложим стать совладельцами заводов, на которых они работают. Но в первую очередь, конечно же, оденем и накормим. Скупка зерна преследует именно эту цель[53].

Произнося последние слова, император движением фокусника откинул крышку сундука и извлек оттуда ярко начищенный, блестящий прибор, похожий отдаленно на керосиновую лампу, и самые обычные сапоги. Во всяком случае, выглядели они именно так.

– Это изобретение преподавателя артиллерийского училища полковника Поморцева, – прокомментировал император удивленный взгляд чиновников, упавший на подчеркнуто прямые, как отглаженные, голенища, – кстати, не единственное. Его вертикальный дальномер и аэронавигационные приборы достойны высшей оценки и внеочередного звания. Но сапоги – это гениально! Голенища – не кожаные, хотя выглядят очень похоже. Это каразея, пропитанная эмульсией яичного желтка, парафина и канифоли. Благодаря такому трюку голенища пропускают воздух, но не пропускают воду, а стоимость сапог снизилась почти в два раза. Ну и, конечно, изделие шведской компании «Примус» – с помощью него можно приготовить обед без дров и даже без плиты. Как видите, вся эта продукция имеет двойное назначение. В первую очередь, она пойдет в армию. Но точно так же она будет востребована и гражданским населением. Как думаете, товарищ Балакшин, станут крестьяне покупать сапоги и примусы? Так что у нас будет чем связать деньги. Было бы что связывать…

Столыпин стоял в тамбуре вагона императорского поезда и озадаченно глядел на пролетающие мимо пейзажи заснеженной Прибалтики. В ковенском, насквозь прозападном дворянском собрании, естественно не публично, а строго в кулуарах, подшучивание над царской семьей, иносказательное, но вполне узнаваемое высмеивание ограниченной компетентности монарха в вопросах государственного управления считалось правилом хорошего тона. Столыпин, будучи по натуре монархистом, тоже, чего греха таить, позволял себе соленые шуточки и игривые комментарии при чтении фельетона про помещиков Обмановых, где наследник-монарх угадывался абсолютно инфантильным, несамостоятельным ленивцем. И вот состоялось их личное знакомство. Случилось то, что психологи называют когнитивным диссонансом, или полным разрывом шаблона… Этот гнев при виде замерзшего часового подделать невозможно… Команда, поданная таким тоном, что вальяжный генерал превратился в испуганную ворону… Разве так ведет себя избалованный бонвиван? А личная встреча и эти вопросы, чеканные категорические силлогизмы, не оставляющие ни единого шанса для возражений, даже если ты не согласен… И глаза… эти стальные глаза, заглядывающие прямо в душу… «Государь спрашивал меня, что я желаю – кофе или чай. А я желал выпрыгнуть на ходу из поезда, дабы не быть захваченным невидимым, но ощущаемым каждой клеточкой тела энергетическим смерчем, туго закручивающимся вокруг императора и влекущим в свою воронку непреодолимо и уверенно», – размышлял Столыпин.