Свежеиспеченная партхозноменклатура слала тонны жалоб на качество импортной техники и сама же ее, как дрова, сбрасывала на землю с железнодорожных платформ, и та месяцами ржавела под дождем и снегом. О варварском обращении с тракторами «Фордзон» группа менеджеров Ford Motor Company, побывавшая летом 1926 года в СССР, доложила руководству компании, и оно отказалось от дальнейших капиталовложений в России.
Советские бюрократы, сочно описанные в романах Ильфа и Петрова, показанные в фильмах «Волга-Волга» и «Верные друзья», баловались не только кляузами. Компания Гарримана, организуя работу Чиатурских марганцевых рудников в Грузии, обеспечила рудокопов импортными сапогами, прорезиненными шляпами, накидками и английскими солдатскими ботинками, но после закрытия концессии советские управляющие понизили зарплату на двадцать процентов, отобрали у рабочих и продали импортную одежду и обувь, а деньги присвоили себе. Позже их расстреляли, но репутация властей уже была основательно подмочена.
Зато творческие представители «пролетарского генералитета» на полную катушку использовали привилегии своего происхождения, успешно спихивая ответственность на «иностранных агентов буржуазии», «нелояльных царских спецов» и даже на «сложную внешнеполитическую ситуацию», подставляя всех по кругу и оставаясь до поры до времени вне подозрений. Классово близкие чекисты охотно соглашались с доводами товарищей по партии и с энтузиазмом сажали, расстреливали, выдавливали за границу врагов народа, обедняя и так невеликий кадровый резерв действительно грамотных инженеров.
«Шахтинское дело», «Академическое дело» и «Дело промпартии», начинавшиеся ради укрепления советской дисциплины и ускорения индустриализации, в результате привели к заметному торможению того, что должны были ускорить, и развалу того, что должны были укрепить. Лично для Сталина эти дела были смачной чекистской оплеухой, указывающей ему шесток, который должен знать каждый партийный сверчок. Именно тогда в голове генсека проклюнулась мысль о необходимости короткого поводка для советских спецслужб. Именно тогда он начал судорожно перебирать кадры, и его взгляд наткнулся на начальника Особого отдела ОГПУ Кавказской Краснознаменной армии товарища Берию. Борьба за индустриализацию превратилась в войну, и Сталин, осатаневший от бурного потока сигналов с мест о более чем «творческом» отношении к работе своих партийных соратников, закусил удила, и под раздачу начали попадать «старые проверенные революционные кадры».
В записке Сталину от 14 февраля 1931 года глава ГПУ Вячеслав Менжинский возмутился тем, что советская администрация строительства Челябинского тракторного завода пошла на поводу у агента буржуазии Кана, начав строить дома для рабочих прежде цехов, и докладывал, что чекисты пресекли это безобразие, «вычистив» из аппарата управления сорок человек.
Вполне возможно, что эта записка стала последней каплей, переполнившей чашу терпения, потому что после нее шеф ОГПУ Менжинский по линии ЦК был вызван в Центральную Контрольную Комиссию, где ему задали ряд вопросов о его деятельности на финансовом, чекистском и дипломатическом поприще в 1917–1920 годах. Больше всего интересовались суммами, прошедшими в то время через руки первого «красного банкира». Видимо, от внезапно нахлынувших воспоминаний у Менжинского случился сердечный приступ, что позволило упрятать его под домашний арест на одну из тщательно охраняемых дач. Для освежения памяти главного чекиста ему была устроена очная ставка с красным олигархом Якубом Ганецким, который за четыре последующих месяца посещений «старого партийного товарища» полностью поседел и стал жаловаться на пошатнувшееся здоровье, но зато счета совзагранбанков СССР – «MoscowNarodnyBank» в Лондоне и BCEN-Eurobank в Париже – пополнились «внеплановыми доходами» на миллионы вполне конвертируемой валюты.