— Как ты думаешь, какие секреты он от тебя утаивал? — спрашивает Анна. — Какие тайны ты читала в его глазах?

— О Боже! Да в основном по работе. — Голос дрожит, сердце пустилось вразлет от страха. — Он много чего держал при себе. Подробности некоторых дел: считал, будто они слишком ужасны, чтобы кому-нибудь рассказывать.

— Даже тебе? Уж ты-то на своем веку достаточно повидала.

— Я не вижу боли умирающих, — тихо говорю я. — Мне не приходилось сталкиваться с их ужасом. Меня не вынуждают слышать их крики.

— Но ты воссоздаешь все это в воображении.

— Это далеко не одно и то же. Многие убийцы, с которыми Бентону приходилось иметь дело, фотографировали свои жертвы, записывали на пленку, а иногда снимали на видеокамеру то, что с ними делали. И ему приходилось это смотреть. Слушать. Он знал все до конца. Бывало, домой возвращался серым. За обедом молчал, едва касался пищи. В такие вечера он пил больше обычного.

— И все же тебе не рассказывал...

— Ни разу, — с чувством перебиваю я. — Никогда. Для него это была «священная земля», ступать на которую сродни святотатству. Я проходила курс в Сент-Луисе по расследованию убийств — в самом начале своей карьеры, до переезда сюда, еще на должности замначальника полиции Майами. Специализировалась по утопленникам и решила, раз уж я все равно тут, заодно пройду недельное обучение целиком. Однажды днем у нас было занятие по преступлениям на сексуальной почве. Судебный психиатр стал показывать слайды живых жертв. Одна женщина сидела, привязанная к стулу, а мучитель обвязал веревкой ей грудь и втыкал в сосок иголки. До сих пор помню ее глаза — черные дыры, исполненные адской боли; она широко открыла рот и кричала. А еще я видела видеозаписи, — монотонно продолжаю я. — Ее связали, подвергли пыткам и уже готовились выстрелить в голову. Она плакала, звала мать. Молила, хныкала. Видимо, ее держали в подвале, там было плохо видно. Раздался выстрел. Тишина.

Анна молчит. В камине потрескивают поленья.

— Я была одна на шестьдесят мужчин-полицейских.

— Сложная ситуация, ведь обычно жертвы — представительницы твоего пола, — говорит Анна.

Злость берет, как вспомню выражение лиц некоторых мужланов, смотревших слайды и видеозаписи.

— Кое-кто и возбуждался при виде поруганных половых органов, глядя, как женщине наносят увечья, — говорю я. — У них на лицах это было написано. Даже некоторые профайлеры, с которыми Бентон работал, страдали этим. Один любил рассказывать, как Банди насиловал сзади подвешенную к потолку женщину — глаза выкатились, язык выпал. Он кончал в тот момент, когда она умирала. Коллегам Бентона порой слишком нравилось разговаривать о подобных сценах. Ты можешь себе представить, каково работать в такой среде? — Я устремляю на нее пронзающий взгляд. — Каково смотреть на мертвое тело, видеть на пленке, как расправляются с живым человеком, видеть его ужас и мучения, зная при этом, что сидящие рядом втайне смакуют такие страсти? Зная, что для них это сексуально?

— А Бентону такие вещи нравились? — спрашивает Анна.

— Нет. Он каждую неделю видел такое, иногда и несколько дней подряд. Но чтобы находить притягательным — нет. Ему приходилось слышать их крики. — Я уже начинаю тараторить. — Слышать их мольбы и плач. Ведь несчастные не знали. Да если бы и знали, не смогли бы сдержаться.