1 апреля 2007 года компания земляков: Имерлидзе, Калашвили, Ромишвили и Чхеидзе собралась в ресторане «Леди Фокс». В очередной раз Имерлидзе лицом в грязь не ударил и лишний раз продемонстрировал Калашвили возможности своих связей. Несмотря на то что в главном зале негде было яблоку упасть, а в глазах рябило от погон, для них нашлась отдельная кабинка. Не успели они занять в ней места, как Ромишвили выставил на стол глиняный кувшин с фамильным домашним вином, а затем с ловкостью фокусника стал извлекать из сумки консервные банки с деликатесами. Маркировка на них не оставляла сомнений — они были с госпитального продсклада.

— Да-а, Резо, кому война, а кому мать родная, — саркастически оценил этот консервно-гастрономический набор Калашвили.

— А что делать, товарищ подполковник. Все, что есть в армии, принадлежит прапорщикам, — быстро нашелся Ромишвили.

— Слава Богу, что вас мало, а то бы последнее растащили, — едко заметил Чхеидзе.

— Не переживай, Зураб, на наш век хватит, — осклабился в ухмылке Ромишвили.

— Резо, спрячь подальше! Это тебе не склад или каптера, а ресторан. Здесь собрались не Иваны, а свои — земляки! — потребовал Имерлидзе.

Понял, Юлонович, возвращаю все в исходное! — засуетился Ромишвили и принялся складывать консервы обратно в сумку. Но когда его рука коснулась кувшина с вином, ее перехватил Чхеидзе и потребовал:

— Отставить!

Ромишвили вопросительно посмотрел на Имерлидзе. Тот хмыкнул и назидательно сказал:

— Слушай старого капитана, Резо. В армии как говорят: не спеши выполнить первую команду, вторая ее отменит.

— Понял, Юлонович, открываю, — хихикнул Ромишвили и принялся ломать сургуч на горлышке кувшина.

В это время в кабинке появился официант с легкими закусками: пхали, аджикой, аджапсандалом, кучмачи и лобио. Чхеидзе пробежался по этому изобилию загоревшимся взглядом, плотоядно облизнул губы, и в его голосе зазвучали ностальгические нотки.

— Пхали?! Кучмачи?! Как дома побывал!

— Ну ты, Хвича, даешь! У тебя и тут все схвачено! — восхитился его проворством Калашвили.

— Ну, что я могу тебе сказать, Марлен, как говорится: это кто на что учился, — расплылся в довольной улыбке Имерлидзе и распорядился: — Резо, что-то в горле дырынчит, надо горло промочить. Наливай!

Ромишвили поднял кувшин и, напевая себе под нос:

— Расцветай под солнцем, Грузия моя, — стал разливать вино по бокалам.

— Резо, ты че, краев не видишь? Наливай по полному! — потребовал Чхеидзе.

— Зурик, у них, тыловиков, это профессиональное: недолив, недосып, недовес, — едко заметил Калашвили.

Имерлидзе пропустил колкость мимо ушей, поднял бокал и произнес тост:

— За земляков! Нас здесь мало, и мы должны поддерживать друг друга!

— Скоро и тех выкинут на улицу, — буркнул Чхеидзе и большими глотками осушил бокал до дна.

Это не осталось незамеченным Имерлидзе. Сделав удивленное лицо, он с недоумением посмотрел на пустой бокал, затем на Чхеидзе и не удержался от упрека:

— Зурик, обижаешь! Ты что, собрался уходить?

— Я-а? С чего ты взял? — удивился тот.

— Так бокал-то пустой.

— Э-э, Зурик, забываешь наши традиции, совсем уже русским стал, — поддакнул Ромишвили.