– Спасибо тебе, что напомнил, – хмурюсь я, понимая, что стрелецкий полуголова совершенно прав.

– Да не за что, государь, – сияет в ответ он.

– А ты что скажешь, окольничий? – ищу поддержки у Вельяминова.

– А чего тут толковать, – хмурится тот, – наказать их примерно, чтобы другим неповадно было, да и дело с концом!

– Кого их?

– Дык Лыкова и прочих…

– Подожди, Никита Иванович, – не унимается Анисим, – наказать – дело нехитрое. Только думаю, что они правы.

– Чего?!

– Не гневайся, государь, раз уж обещал, – кланяется Пушкарев, – а только государыня, видать, к нам не поедет. Ну а раз такое дело, то куда деваться? У государей европейских так заведено, что можно и развестись, коли нужда есть. Ну а раз можно, то и разведись! А женишься на православной, так и будет у нас православный царевич – глядишь, еще и не один.

Первое побуждение – дать оборзевшему на моей службе стрельцу в морду, но… нельзя. Приказать казнить – можно, а своими ручками нельзя, как бы ни хотелось. Не царское это дело. К тому же замечаю, что у Романова на лице застыло странное выражение.

– Ты что-то сказать хочешь, Иван Никитич?

Боярин ненадолго задумывается, шевелит губами, а потом, вздохнув, выдает:

– Не гневайся, государь, а только Аниська прав. Оно, конечно, не его холопского ума дело – про царскую семью толковать, а все же будь у тебя православная жена, да еще хорошего и главное – многочисленного рода, куда как спокойнее было бы.

– Да уж, хорошо спокойствие! Тут с Польшей никак не замиримся, а ты предлагаешь со шведским королем разругаться. То-то будет спокойствие и благолепие. Прямо как на погосте!

– А королю Густаву на что гневаться? Он сам царицу Екатерину Карловну обещался к тебе прислать, да все никак не пришлет. Так что пусть не взыщет. Хотя…

– Что значит «хотя»?

– Государь, не прогневайся на холопа своего, если что-то неподобное скажу по скудоумию…

– Иван Никитич, не тяни кота за хвост! Говори, что надумал.

– Если через верных людей дать знать королю и матушке-государыне, что дума и собор всея нашей земли, не видя царицы, требуют, чтобы ты с ней развелся и вдругорядь женился… нешто захочет он, чтобы сестра его потеряла венец русский?

– Ну не знаю… – поразмыслив, отвечаю я, – ты думаешь, они поверят, что мне кто-то такие условия поставить решится?

– А почему нет-то? Они наших обычаев не знают, а в империи – ты сам рассказывал – и не такое бывает.

– Верно… ну что же, боярин, хвалю: дельно мыслишь!

Романов польщенно улыбается в бороду, а я, обернувшись к Пушкареву, выразительно показываю ему кулак. Хитрый стрелец в ответ только делает жалобную рожу, дескать, каюсь, прости дурака… Я сам знаю, что после того как мы с ним плечом к плечу стояли на московских валах, отбиваясь от поляков и воровских казаков, ничего ему не сделаю, но острастку иногда давать надо.

– Что там у Корнилия?

– Совсем забыл, милостивец, – хлопает себя по голове Анисим, – разродилась Фимка его!

– Да ну?

– Ага, нынче ночью, крепкий такой мальчишка!

– Ну, хоть одна хорошая весть! Крестины когда?

– Да как прикажешь государь, так и окрестим.