— Зарко-цыган у нашего бургомистра лошадь свел! — не удержался-таки конюшонок, за что схлопотал еще одну оплеуху.

— Фиска, закрой пасть! — рыкнул конюх. Потирая ладошку, завистливо протянул: — Вы теперь богач, господин рыцарь.

— Посмотрим, — кивнул я, открывая дверь в конюшню.

Конюшня была рассчитана на дюжину лошадей, но было занято лишь четыре денника. Две лошаденки, вероятно хозяйские, да Гневко с Кургузым (ишь ты, приклеилось).

Первым делом я посмотрел на гнедого, но тот стриганул ушами, показывая, что у него все в порядке и все, что сдано ему под надзор, на своем месте. Так оно и было. Мешков не убавилось, а вот живности в деннике прибавилось — в углу скрючился человек в синих штанах и ярко-красном жилете на голое тело. Конокрад тихонько поскуливал и баюкал правую руку.

— Как это ты его? — поинтересовался я у гнедого.

— Го-го-го! — отозвался Гневко. Топнув копытом, тряхнул гривой: — То-то!

Все понятно. Господин конокрад применил старую уловку — ухватил жеребца за ноздри и попытался вывести его из денника. От боли лошадь покорно идет за своим мучителем и не может подать голос. Вот только с гнедым такой трюк не прошел — жеребец воевал с тех самых пор, как перестал быть жеребенком, и подпускал к себе немногих: меня и тех, кому доверял. А мы с гнедым не привыкли доверять никому. Я-то еще могу дать промах, а вот жеребец — никогда. И правильно делает. Иначе скакал бы сейчас Зарко-цыган на моем жеребце, а не валялся на грязном полу.

— Говори, — кивнул я конюху.

Тот, снова сдергивая шапку, доложил:

— Мы шум услыхали, ржание, а потом крики. Бежим, а этот паскуда уже на пузе лежит, а жеребец ваш его копытами обхаживает. Хотели отбить, да страшно стало. За Зарко-цыгана награда хоть за живого, хоть за мертвого — все едино, а нам еще пожить охота. У вас не конь, господин рыцарь, а целый дракон!

— Драконище! — уважительно подтвердил мальчишка и опасливо посмотрел на старшего — не огреет ли снова? Но тому было не до воспитания младших.

— Вы, господин рыцарь, сами его в ратушу сдадите или помощь нужна? — робко поинтересовался конюх. — Ежели надо, мы поспособствуем. Да и поделиться бы можно… Ну, хоть по пфеннигу. А лучше — мне четыре монеты, а Фиске один. И хозяину надо бы пфеннига три отвалить. Все-таки его конюшня.

— Как интересно! Жеребец конокрада поймал, пока вы ворон считали, а делиться-то с какой стати? — усмехнулся я. Махнул рукой: — Тащите сами. Про гнедого можно ничего не рассказывать, он не обидится. Скажете, что сами поймали.

— А как же награда? — захлопал глазами конюх. — Ведь это же целых пять талеров! Это… Приданое для моей девки, да и на свадьбу останется.

Я отмахнулся:

— Некогда мне с конокрадами возиться. Забирайте и утаскивайте куда хотите.

— Ну, господин рыцарь, век за вас буду Бога молить! Я ж теперь свою младшую замуж смогу выдать! — завопил конюх. — Щас мы его… Фиска, болван, веревку неси. Только, господин рыцарь, вы уж гнедого попридержите, сделайте милость. Черепушка у меня одна, а без нее и приданое дочери не в радость будет.

Всегда приятно, если кто-то может порадоваться. Я кивнул гнедому — подвинься. Тот недовольно помотал мордой, но спорить не стал. Конюх боязливо глянул на Гневко и осторожно, бочком-бочком стал протискиваться в денник. Зарко-цыган тем временем приоткрыл один глаз, умоляюще посмотрел на меня, а я, улыбнувшись воришке краешком губ, отвернулся, делая вид, что не знаю, что сейчас произойдет.