Нет, формально все было сделано верно, и господа Эсперанса, увидев результат, несмотря на крайнее удивление, остались довольны, а старый полковник даже пригласил сеньора алькальда отобедать в его саду и долго хвастался тем, что его ручей приобрел в своем облике нечто древнеримское. Но чего-то важного, да и просто необходимого, чтобы стать райским, в саду не хватало.

Себастьян промучился весь остаток августа. Не спал ночей, часами бродил по саду и даже поднимался на соседний холм, чтобы рассмотреть сад со стороны, и однажды, увидев целиком всю семью Эсперанса на террасе, понял, что именно не так. За исключением клумбы сеньоры Долорес, огромный и прекрасный сад до сих пор оставался безликим. Сеньора Тереса, старый полковник и прочие домочадцы жили сами по себе, а создаваемый для них сад — сам по себе, и ни один из Эсперанса так и не чувствовал себя в саду, как в раю.

Себастьян снова стал думать и пришел к выводу, что, случись ему закопать сеньору Тересу в саду, он бы не знал, что посадить вокруг места ее вечного упокоения, — розы ей не шли категорически. То же самое касалось и старого полковника, и уж тем более юной и прекрасной сеньориты Долорес.

Когда Себастьян это осознал, он впал в такое глубокое отчаяние, какого не знал с тех времен, когда еще был жив отец… А потом приехал Пабло, и художественно-эстетический тупик стал еще безнадежнее.

Прошлым летом смуглый и деятельный сын капитана Гарсиа и сеньоры Лусии уже приезжал сюда из Марокко, и воспоминания о нем у Себастьяна остались самые сложные.

Во-первых, он никак не мог сообразить, на кого похож Пабло. Он совершенно точно знал, что от черенка розы рождается новая роза, а из лещины растет такая же лещина. Но тощий, смуглый и подвижный Пабло не был похож ни на вальяжного пышноусого капитана Гарсиа, ни на худенькую и беленькую сеньору Лусию.

А во-вторых, Пабло постоянно был нужен партнер, а если точнее, мальчик для битья в его шумных воинственных играх, и поскольку усадьба располагалась достаточно далеко за городом, ему и приходилось привлекать на эту роль того, кто был под рукой, — сына садовника. И, несмотря на занятость, на протяжении двух недель по часу, а то и более каждый день Себастьян исправно исполнял роли то безбожного кровожадного индейца времен конкисты, то каталонского сепаратиста, а то и мятежного марокканца уже из наших времен.

Для Себастьяна это означало раз двадцать получить деревянной саблей в живот или по шее, периодически, хотя и недолго, быть связанным по рукам и ногам, а потом стоять на коленях и, изображая крайнее раскаяние, целовать распятие, а затем и руку юного сеньора.

Отцу эти игры никогда не нравились, наверное, потому, что, пока Себастьян исполнял пожелания Пабло, он не работал в саду, но противиться воле маленького сеньора Эсперанса садовник не смел. Сам же Себастьян испытывал очень странные чувства. Делать что-то не для сада и не потому, что так сказал отец, было похоже на щекотку — и странно, и смешно.

Этим летом Пабло снова приехал, но на этот раз Себастьян ощутил внутри совсем иное и увидел главное: он не знает этого мальчика; он совершенно не понимает, что для него высаживать! А ведь и Пабло обязан был найти свое место в райском саду…