Коротков со своим подразделением должен будет ещё с неделю задержаться в бухте, пока окончательно не придут в себя спутники Трофима Николаевича — Юшманов, Богданов, Харитонов и Деморчук. К ним уже вернулась прежняя жизнерадостность. В молодости горе не задерживается.

Через час самолёт поднялся в воздух, сделал прощальный круг над бухтой и взял курс на юг. Тринадцатого апреля в полдень мы были дома, в штабе экспедиции.

В штабе. Анеподист — имя крайнее. Пашкины рассказы. Голубая лента. Заблудился. Самолётный «заяц»

В штабе затишье. Все подразделения уже далеко в тайге, и странно видеть опустевший двор, скучающего от безделья кладовщика и разгуливающих возле склада соседских кур. Необычно тихо и в помещении. На стене висит карта, усеянная флажками, показывающими места стоянок подразделений. Самую южную часть территории к востоку от Сектантского хребта до Охотского моря занимает топографическая партия Ивана Васильевича Нагорных. Севернее её до Станового расположилась геодезическая партия Василия Прохоровича Лемеша, на восточном крае Алданского нагорья — Владимира Афанасьевича Сипотенко. Как только наступит тепло, все флажки придут в движение, до глубокой осени будут путешествовать по карте, отмечая путь каждого подразделения.

Южные ветры всё настойчивее бросают на тайгу тепло. В полуденные часы темнеют тополя, наполняя воздух еле уловимым запахом оживающих почек. С прозрачных сосулек падают со стеклянным звоном первые капли. На крышах сараев, по частоколам, на проталинах дорог уже затевают драки чёрные, как трубочисты, воробьи. Только и слышен их крик: «Жив, жив, жив!» Подумаешь, какое счастье!

Неужели тепло опередит нас? В горах начнётся таяние снегов, проснутся ключи, но рекам поползут наледи, и нам никуда не улететь.

Апрель и часть мая пришлось провести в штабе. Этого требовала обстановка, да мне и трудно было уехать в тайгу до полного выздоровления Трофима.

Из Аяна приходили скупые вести, и я всё время жил в тревоге.

Время тянулось страшно медленно и скучно. Василий Николаевич истосковался по лесу, по палатке, по костру, по тяжёлой котомке, по собакам, держащим зверя, — ходит как тень. Бойка и Кучум встречают меня хмуро, как чужого. Надоело им сидеть на привязи, расчёсывать когтями слежавшуюся шерсть на боках, скорее бы к медведям, к свеженине!

Как-то ко мне зашёл Василий Николаевич.

— Когда же поедем? — спросил он меня хриплым, как после долгого молчания, голосом.

— Подождём ещё немного.

— Сколько же можно? — с болью произнёс он.

В комнату хозяйка внесла кипящий самовар.

— К вам дедушка пришёл, войти стесняется, может, выглянете, — сказала она, заваривая чай.

В сенях стоял дородный старик, приземистый, лет шестидесяти пяти, в дублёном полушубке, перевязанном кумачовым кушаком, в лисьей шапке-ушанке, глубоко надвинутой на брови.

— У нас промежду промышленников слушок прошёл, будто вы охотой занимаетесь, вот я и прибежал из зимовья, может, поедете до меня, дюже коза пошла! — проговорил он застенчиво, переступая с ноги на ногу.

— Вы что же, охотник?