— Что это значит? — спрашивает Михаил Михайлович.

— Я не меньше тебя удивлён.

Видим, из-за поворота выносится долблёнка с навесным мотором. Она несётся к нам легко и свободно, как птица, подняв высоко нос.

— Костя! — кричу я обрадованно, узнав своего шофёра Полунина. — Как нужен ты нам сейчас!

Он с ходу причаливает к берегу. Я первым вскакиваю в лодку и, не в силах удержать радость, целую Костю. Тот ошеломлён, никогда же этого не было! Смотрит на меня, не понимая.

— Потом всё объясню, а сейчас давай в лагерь. Ты как попал сюда на Маю?

— Плоткин послал на помощь вам.

— Молодцы оба!

Лодка разворачивается, и река легко несёт нас на своих могучих горбах.

— Бензин есть, запасной винт, масло? Вот и хорошо. Даю тебе два часа на сборы, плывём вверх по Мае. У тебя должен быть запас горючего минимум на сто километров по этой ухабистой дороге. Не забудь захватить на всякий случай шесты, вёсла, верёвку.

— По такому половодью не подняться на перекатах, — робко возражает он. — К утру вода спадёт, легче пойдём.

— Никаких разговоров. В час трогаемся, доставишь нас до сворота на пункт Сага, что километров тридцать отсюда.

Против лагеря река захватила пологий берег вместе с тальником. Лодка далеко не доходит до берега, и мы бредём по воде.

— Евтушенко! — зову я появившегося на косе радиста. — Корми нас, да поживее! — И незаметно для Нины затаскиваю его в палатку, — Когда у тебя связь со штабом? А впрочем, не в этом дело. Сейчас же разыщи Плоткина, достань его из-под земли, пусть немедленно отправит самолёт к Саге — это главная вершина левобережного хребта, лётчик её легко найдёт. И пусть выяснит — есть ли на ней живые люди и что там случилось?

— Беда какая? На Саге ведь Трофим, что там могло случиться?

— Вот это-то и надо выяснить. Мы часа полтора отдохнём, пока Полунин приготовится, и будем пробиваться вверх. Если лётчику позволит время, пусть разыщет нас на реке, сбросит вымпел с результатами. Понял?

— Ясно. Где же найти Плоткина?

— Это уж дело радиста.

Нина сидит поодаль от огня одинокая, придавленная тяжёлым предчувствием. Я усаживаюсь на две минуты за дневник. Стоило только взяться за карандаш, как мысли рассыпались, точно стая птиц перед опасностью. Записать их почти невозможно. Ограничиваюсь короткими фразами о самом главном…

К часу мы все на ногах. Забираю у Евтушенко полог и спальный мешок для Нины, прихватываем с собою брезент, немного продуктов, топор, всякую мелочь. Проверяю, есть ли у каждого спички, ножи, по куску лепёшки. Кормлю Бойку — и прощаемся с жителями лагеря.

— Фара есть? — спрашиваю я Полунина, подумав о том, что, может быть, придётся плыть ночью.

— Есть, — и он начинает отталкиваться шестом от берега.

— И ещё один вопрос: ты спал хотя бы одну ночь а последние три дня?

— Даже больше.

— Тогда запомни, Костя, пока не доберёмся до поворота на Сагу, ты должен забыть об усталости, о сне и о том, что на реке есть опасности.

Вместо ответа он резко, изо всей силы дёрнул заводной ремень, и мотор загудел.

Остаётся позади, за высокими тальниками, приметная скала у лагеря. Реку теснят боковые отроги. Выклинивается с двух сторон лес. Мы у ворот, за которыми начинаются пугающие теснины Маи. Из-за утёса вместе с гулом выносятся очумелые беляки. Беспорядочными толпами налетают они на долблёнку, силясь опрокинуть её и отбросить назад. Мотор ревёт. Лодка дрожит, взбираясь на волны. У Кости на руке, сжимающей ручку руля, вздуваются синие вены, и глаза в испуге ищут проход к бугристому сливу.