Она выбралась из машины, сделала книксен, медленно повернулась и побрела по направлению к лицею – до него был почти целый квартал, – невольно шарахаясь от пролетающих мимо автомобилей и провожая удивленным взглядом ярко, но слишком небрежно одетых людей, которые к тому же неслись как бешеные.

Из ее сумки зазвучала резкая механическая мелодия – не «Августин», нет, La mère des enfants perdus, – и Геля вздрогнула от неожиданности.

Ах, да. Мобильник же. Достала телефон, ответила:

– Я.

– Детка, сколько раз я тебя просил не копировать мамину манеру разговаривать по телефону? – услышала она чуть искаженный современной техникой, но такой родной голос папы, Николаса Александровича Фандорина. – Это не совсем… вежливо. Алло! Ты меня слышишь?

– Да, – ответила Геля и ускорила шаг. Папка! Ее родной, любимый папка!

– Я не смог подъехать к лицею, там совершенно негде встать, – пожаловался Николас Александрович. – Жду тебя за углом, там, возле…

– Уже бегу! – крикнула она, подпрыгнула, как заяц во ржи, чтобы разглядеть угол противоположной улицы, и кинулась, расталкивая прохожих, уворачиваясь от машин, к старенькому «форду», мирно стоящему у обочины.

Николас Александрович вышел из машины, видимо, чтобы размять свои длиннющие журавлиные ноги. Он не видел дочь – смотрел в другую сторону. Ветер взъерошил его светлые, коротко стриженные волосы, и у Гели сердце остановилось – как же она соскучилась!

С визгом:

– Папка! Папка мой любимый! – бросилась отцу на шею.

Из Николаса Александровича вышел бы прекрасный регбист – застигнутый врасплох, он ловко подхватил дочь на руки и даже не покачнулся.

– Эй, ты что? – спросил он, обнимая Гелю и пытаясь заглянуть ей в лицо.

– Сам ты эй! – Дочь уткнулась Николасу Александровичу куда-то в шею и обняла его еще крепче.

– Гель, а, Гель? Ты двойку получила? – осторожно поинтересовался папа.

– Я?! – Она оскорбленно отцепилась от Николаса Александровича, и тот поставил ее на землю. – Я никогда не получаю двоек! Просто соскучилась.

– Соскучилась? – Вид у папы был такой растерянный и недоверчивый, что сперва Геля совсем обиделась. А потом вспомнила – это же она не видела его почти три месяца, а папа-то расстался с ней всего лишь утром.

– Ладно. Забудь об этом, – буркнула Геля и забралась в машину. Все равно было немножко обидно.

– Гель, а, Гель? Что все-таки случилось? – спросил папа, поглядывая в зеркальце заднего вида.

«До фига чего случилось, папочка. Но рассказать тебе об этом я не могу, – вздохнула про себя секретный агент Фандорина. – Во-первых, тайна. Во-вторых, все равно не поверишь. Не хватало еще, чтобы и здесь меня таскали по детским психологам или как их там».

Поэтому отвечать Геля не стала, а, наоборот, спросила, задумчиво разглядывая большущие папины руки, сжимающие руль:

– Пап, а ты умеешь драться?

– Драться? – удивился Николас Александрович. – Что за странные вопросы? Интеллигентному человеку незачем драться. Он всегда найдет другой способ разрешить конфликт. А драки – это дикость.

Геля вспомнила Василия Савельевича. И Григория Вильгельмовича. Может, они и дикие. Но симпатичные. А папка… Папка все-таки немножко слишком ботан. Наверное, он просто не в курсе, бедняжка, что в жизни бывают такие конфликты, которые без драки разрешить невозможно.