Тянусь, чтобы потрогать его пальцами, но не успеваю — Ленский затаскивает меня в раздевалку, громко хлопает дверью и еще громче проворачивает изнутри защелку.

— Даня, прекра…

Он хватает меня за плечи, прижимает спиной к двери, опускает голову и сдавленно говорит:

— Молчи, Колючка. Просто, блядь, молчи.

Молчу. Смотрю на его черные, как смоль волосы, за которым совсем не видно лица — и молчу. Чувствую, что он горячий, как печка: обжигает меня собой, хоть между нами достаточно свободного пространства. Опускаю взгляд на его грудь и живот, на шрам от аппендицита, на расстегнутую пуговицу джинсов — и молчу.

— Ты хоть понимаешь, что я чуть не сдох без тебя? — говорит низким рокотом, продолжая смотреть куда-то на носки моих сапог. — Хоть на секунду можешь себе представить, что я чувствовал, когда сказали, что ты — уволилась?

Я открываю и закрываю рот. Слышу его усмешку и вслед за этим Даня кладет ладони по обе стороны моей головы. Скребет ногтями по дверям, собирая пальцы в кулаки. Тяжело и рвано дышит.

— Вы бессердечная, Варвара Юрьевна.

Это «вы» похоже на удар плеткой по лицу. Жмурюсь и прячу лицо в ладонях, мотаю головой, как будто это нехитрое действие отменить его нарочитую попытку сделать мне больно.

— Ты ничего не знаешь, Даня, — говорю я, пытаясь не выдать ком в горле. Поздно — всхлипываю, как девчонка, которую обидел ее любимый мальчик.

— Как я могу знать, если вы ничего никогда не говорите? Клещами тянуть? Пытать вас каленым железом? Умолять?

— Даня, не надо… — прошу я.

Он отступает на два шага, скрещивает руки на груди и смотрит на меня с высоты своего роста и своих — не верю, что я это думаю — куда более зрелых, чем мои двадцать три, восемнадцати лет. Высокий, крепкий, мужественный. Хмурый и злой, как черт. С царапиной на скуле, которую хочется залечить поцелуями.

— Я ушла от мужа, Даня, — беспомощно каюсь я.

— Я в курсе, — бросает он. — Говорят, сбежали к богатому арабу.

— Что? — И рада бы засмеяться, да не могу — репей в горле.

— Не араб? Кто-то другой? — Черные глаза темнеют, становятся совершенно непроницаемыми. — Безопасный, надежный… взрослый?!

Он с размаху впечатывает кулак в дверцу шкафчика.

— Прекрати! — взвинчиваюсь в ответ. — Не веди себя как…

Успеваю прикусить язык и нее закончить фразу, но Ленский уже понял. Мрачно усмехается, выбрасывает руку и тянет на себя. Впечатываюсь носом ему в солнечное сплетение, пытаюсь успеть поджать губы, но все-равно оставляю поцелуй на раскаленной коже.

— Пиздец! — шипит Даня, как ребенка ставит меня на скамейку, чтобы наши глаза были хоть немного на одном уровне, хоть даже так он выше. — Я тебе не ребенок! Не мальчик! Не, блядь, игрушка на один раз, поняла?!

Он кричит и злится, но это совсем не то же самое, как было с мужем. Я просто откуда-то знаю, что даже если в приступе злости Ленский разнесет раздевалку на щепки, он никогда не тронет даже волос на моей голове. Знание, которое я не могу объяснить ни единым неоспоримым фактом. Слепая вера.

— Не «выкай» мне больше, — реву я, и плевать, что я старше. Я сейчас просто женщина, которой он сделал больно. Пусть и целиком заслуженно.