Солдат набросился на сыр и колбаски, щедро заливая их мнимым бордо. Доблестный боцман не отставал от немца, особенно налегая на вино.

Когда почти все нехитрое угощение исчезло в утробе новоявленных товарищей, Каменная Башка водрузил здоровенные ручищи на стол и, глядя солдату прямо в глаза, внезапно спросил:

– Ты когда-нибудь влюблялся, сынок?

Прежде чем ответить, немец опустошил очередной стакан и, зардевшись, как девица на выданье, покачал головой:

– А фи, папаша, флюпиться?

– Допьяна!

– Фи карячи щелофек.

– Горячий, как лава, сынок! Думаю, ты можешь мне помочь.

– Я? Как?

– Ты несешь караульную службу при Оксфорд-мэншн, так?

– Та, папаша.

– Съешь-ка еще колбаску и выпей вина.

– А мошет, пифа?

– Моряки пьют только бордо и джин.

– Прозит! Карашо, карашо!

– Хозяин, тащи-ка сюда ту бутылку джина, что твой отец купил сто лет назад! – Раскурив трубку, боцман продолжил: – Сынок, ты видел когда-нибудь женщин в особняке?

– Та, тфух.

– Красивых?

– Тефушка красифый.

– А вторая?

– Та тоже молотая.

Каменная Башка испустил из бочкообразной груди тяжкий вздох, больше похожий на шум кузнечных мехов, и прижал руки к сердцу.

– Ах, любовь, любовь!.. – патетически воскликнул он. – Вот уже десять месяцев, как я ищу ее по всему свету.

– Кого, папаша?

– Я души не чаю в одной из этих девиц.

– Фи флюблен ф нефесту маркиз?

– Бог с тобой! Простому моряку не пристало иметь такие желания. Разве я смею метить так высоко? Я люблю вторую.

– Камеристка?

– Ее, сердешную, – сознался Каменная Башка. – Уж как я ее, голубушку, обожаю! Прямо спасу нет. Сердце так и рвется на части! Понимаешь ли, какая штука, нас, моряков, наши суженые видят редко, ведь мы вечно пропадаем в море.

– Карашо! Карашо!

– Да уж, просто превосходно! – расхохотался боцман. – Пей, сынок, и протри глаза.

– Я слушать, папаша!

– Говорю тебе, весь иссох прямо от любви к этой самой камеристке. Знаешь ее?

– Та.

– Чудо как хороша, правда?

– Немношко старофат.

– Дьявол, так и я не молод!

– Протолшай, отец.

– Ну да… Отец наш небесный, – проворчал бретонец. – Еще немного, и этот лютеранин прочитает мне Pater noster[2]. Бордо и не то с людьми творит. – В третий раз раскурив свою трубку, боцман продолжал: – Так ты, стало быть, сынок, состоишь при особняке?

– Ja.

– Послушай, мне страсть как охота повидать мою милую. Можешь это устроить?

– Я профести тепя в осопняк.

– Что, правда?

– Шестно слофо, папаша!

– Тогда протри глаза и слушай, сынок. А ты, хозяин, принеси нам еще четыре бутылки чего-нибудь покрепче твоего бордо.

– Может, виски?

– Сойдет.

Каменная Башка хладнокровно набил табаком трубку, разжег ее, раз двадцать ударив по огниву, выпустил пару колечек дыма и повел задушевный рассказ:

– Я повстречал ее во Франции, в одном портовом городке. Как только я увидел эту красотку с волосами цвета льна…

– Папаша, у этой шерный фолос, – возразил солдат.

– Твоя правда. Беспамятный я дурак! Совсем потерял разум на старости от любви. Так вот, я присох к ней душой и сердцем, как это случается только с моряками. А потом мы снова повстречались с моей милочкой на Шетландских островах. Там у маркиза Галифакса пропасть разных замков и охотничьих угодий. А уж после… Ты, к слову сказать, давно ли ее видел?