— Лунатиков наших пора к рукам прибрать. Но есть и похитрее людишки. Крадут почем зря.

— Да, негоже. — Платон Гордеевич вздохнул и посмотрел на милиционера, не зная, говорить ли ему о том, что хотелось сказать. Решился: — Но люди они и есть люди. Одна чистая совесть, если жевать нечего, на белом свете их не продержит.

— Это как же понимать? — включился в разговор милиционер. Голос у него был тоже юношеский, ломкий, с нарочитой басинкой.

— Как понимать? — Молодость милиционера почему-то раздражала Платона Гордеевича. — Вот вы, товарищ, получаете хлеб и другие продукты по карточкам. Жалованье каждый месяц получаете, казенную одежду. А возьми да все это отрежь вам. Что будете делать?

— Воровать не пойду. — Милиционер, заскрипев ремнями, поднялся, прошелся по кабинету. — Да такого и быть не может.

— Вот видите! — Платон чему-то обрадовался. — У вас не может быть, а у нас есть. Объединили мужики свою землицу, гнут на ней спины с весны до осени, а с нового урожая не получили ни шиша.

— Выполнит колхоз хлебопоставки, получите, — с уверенностью сказал милиционер, останавливаясь перед Платоном Гордеевичем.

— Получим? — переспросил Платон. — Если план поставок не скостят, без семян останемся. Мы тоже грамотные, умеем подсчитывать.

— Дядьку Платон, — вмешался в разговор Степан. — Но нельзя же колхоз растаскивать!

— Я и не говорю, что надо. Скажи людям, когда и сколько зерна им дашь на трудодень, — может, и красть не будут.

— Вы уверены? — Степан смотрел на Платона Гордеевича с добродушной усмешкой. — А помните, лет семь назад у вас с поля кто-то увез копу пшеницы?

— Я же не говорю, что у нас нет ворюг…

— Об этом и разговор. Мы устраиваем ночью кое-где засады… — Степан поймал на себе предостерегающий взгляд милиционера и пояснил ему: Товарищ Ярчук — человек верный. Так вот, засады, значит, устраиваем, посты. Хотел я вас попросить, дядьку Платон.

— Да куды мне, Степан Прокопович! Комсомольцев посылай, это им игрушки.

— Комсомольцы мобилизованы, а вы бы побродили ночью в левадах. Приметите кого с ношей, дайте знать в сельсовет.

— Нет, уволь, Степан Прокопович, не по мне такая работа…

Милиционер провожал уходящего из сельсовета Платона Гордеевича неодобрительным, укоризненным взглядом. Этот взгляд чувствовал Платон на себе и дома. Может, поэтому не спалось ему ночью. Ворочался он на скрипучем топчане, думал о том, что зря не засеял половину огорода ячменем или житом — была бы семья хоть ползимы с хлебом и кашей; прикидывал, сколько мешков соберет картошки, уродившейся плохо и наполовину вырытой летом.

На полатях, продолжая и во сне жить своей пастушьей жизнью, закричал на корову Павлик:

— Дя-ля-ля, куда пошла! — Потом вздохнул, поплямкал губами и опять завопил: — Чтоб ты подохла, зараза!..

Платон Гордеевич беззвучно засмеялся и вдруг решил: «Надо пойти все-таки в левады…»

Вскоре он уже шагал по смутно сереющей тропинке, ведущей через огороды за село. Дул упругий ветерок, под которым качались и по-воровски перешептывались кусты на меже. Где-то в вышине, среди бесконечного царства звезд, плыла скрытая рваными облаками лука. Время от времени она по-летнему теплая и ясная — взглядывала на землю, рассеивала пугающую своей таинственностью черноту огородов, придавала близким левадам печальную красоту.