Он снова услышал слова Рорке: «…любой уверен, что сможет справиться с этим – с той силой, которой ты пытаешься лишить меня этим вечером. ‹…› Но в этом мире больше нет понятия „добро против зла“. Добро против зла превратилось в плохое против зла. Ты пытаешься это изменить, но в конечном счете изменишься ты сам, Моллой. Власть портит, а абсолютная власть портит абсолютно».

Коннор вышел из пентаграммы, и внезапно ему стало как-то не по себе. Снаружи занимался рассвет, и в воздухе, скорее всего, еще стояла прохлада. Солнце окончательно раскалится часа через два, не раньше. Он подумал, что ему стоит пуститься в дорогу. Именно сейчас.

Там, где полагалось ждать такси, стояла машина, и Коннора охватило мрачное предчувствие. Это был белый «мерседес», который не имел ничего общего с такси.

Когда до него оставалось добрых четверть мили, дверца со стороны водителя открылась, и оттуда показался человек в коричневом костюме, с короткими волосами и с авиационными очками на лбу. Он отвесил ему вежливый поклон. Да это же майор Ганн, узнал он его, когда подошел поближе.

Ганн открыл для него заднюю дверцу и с предельной почтительностью придержал ее:

– Я подумал, что, должно быть, тут проблема – если из такси, которое вас доставило, высадились два человека, а возвращается только один…

– И вы не знали, кем может быть этот один?

– Нет, сэр. – Ганн позволил себе намек на улыбку.

Коннор тяжело опустился на заднее сиденье. Дверца закрылась. Ганн включил двигатель, и салон заполнился прохладным воздухом из кондиционера. Коннор полулежал, наслаждаясь им, затем взял холодную бутылку минеральной воды, которую протянул ему Ганн, и не отрываясь осушил ее.

Несколько минут Ганн вел машину в молчании. Затем он тихо сказал:

– Я рад, мистер Моллой. Я очень рад.

– Да и я очень рад, – сдержанно согласился Коннор. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.

Рорке ошибался. Можно менять вещи и события. Если у тебя хватает решимости.

Сквозь полуприкрытые ресницы он посмотрел на лицо Ганна в зеркале. Еще предстояло проверить – может ли плохой человек стать хорошим? Или хороший – плохим?

Впереди его ждала и печаль. Придет время, когда к нему придет подлинная глубокая скорбь о матери. А потом, спустя какое-то время, он возьмет Монти на руки, отнесет ее в какой-нибудь тихий уголок, где и скажет ей, что они должны пожениться. Нет, это будет не вопрос, а утверждение.

Он покончил с бутылкой минеральной воды и взялся за другую, которую Ганн автоматически протянул ему. Он качал ее на руках, прижимал к щекам, катал по лицу, стараясь хоть немного умерить ожоги солнца.

Глаза его были воспалены от этого сияния, кожа рук едва ли не обуглилась и сильно болела. Он осмотрел свою одежду: куртка разодрана в нескольких местах, три пуговицы рубашки исчезли, а на галстуке виднелись потеки крови.

«Надо обзавестись новым костюмом», – подумал он и, как ни странно, почему-то стал размышлять, удастся ли им найти хорошего продавца.

Снова посмотрев из окна и оглянувшись на горы, он вспомнил строчку из поэмы, которую читал много лет назад. Кажется, Шелли. Да, Шелли.