И вот как такому ревнивцу сказать о том, что его жена собирается отбыть на две недели в знойный, кишащий горячими кавказцами Адлер, да еще в компании с красивой разведанной подружкой? Вот если бы я захотела поехать на Чукотку, в сопровождении своей бабушки или на Кольский полуостров с группой инвалидов Великой отечественной — это пожалуйста! Но в Адлер!? В Адлер только через его труп…

… Я немного ошиблась, прогнозирую количество трупов. Как только «радостная» новость достигла Колюниных ушей, оказалось, что для того, чтобы моя поездка к морю состоялась, одного трупа не достаточно. Еще должны умереть, как минимум, двое: Сонька и я, а как максимум, все мужское население города Адлера.

Бушевал Геркулесов сутки, на исходе которых охрип и перестал походить на херувима. На вторые сменил тактику — стал ласковым, нежным, приторным, как южная пахлава. Он бормотал, что не проживет без меня больше дня, потому что я для него как воздух (не очень удачное сравнение — без воздуха он и пяти минут не протянет), что он боится меня потерять и так далее. На третьи сутки, когда до Геркулесова, наконец, дошло, что я от своего решения ни за что не откажусь, он поставил мне ультиматум: «Или я или Адлер». Я обозвала его нехорошим словом и начала паковать чемодан — не выношу запрещенных приемов.

Оставшиеся двадцать четыре часа мы не разговаривали…

— Лель, — опять заканючила Сонька, вернув меня своим возгласом на бренную землю. — А кто кроме вас с Эммой Петровной едет?

— Я не знаю, — честно сказала я. Мне и вправду было невдомек, кому из работников института достались оставшиеся две путевки. — Кстати, что-то ее не видно. До поезда двадцать минут…

— А вон она, — воскликнула подруга, некультурно ткнув пальцем в существо, ковыляющее по направлению к нам.

Как Сонька смогла в этом существе признать мою коллегу, для меня до сих пор загадка. Я лично в горбатом хроменьком инвалиде не смогла уловить и тени сходства со статной, прямой, как оглобля, Эммой Петровной.

— Чего это с ней? — испуганно вытаращилась я. — Перекосило всю. Сплющило.

— А ты глянь, сколько у нее сумок, — хихикнула Сонька.

Я глянула. И только тут поняла, что изогнулась и скрючилась Эмма Петровна под тяжестью семи (!) сумок, котомок, чемоданов. Баулы были в обеих руках, на каждом плече болталось по спортивной сумке, на ее шее висела объемная вязанная крючком котомка, на локте колыхалался кожаный ридикюль, а вслед за ней, тарахтя колесами по асфальту, катился клетчатый кофр, привязанный к запястью атласным бантом.

— Зачем вы так нагрузились? — ахнула я, подбегая к Эмме, чтобы помочь.

— Фу-у, спасибо, — выдохнула она, сбрасывая с одного плеча туго набитую сумку. — Чуть не родила, пока тащила…

— На кой черт вам столько сумок? — опять заохала я, узрев еще и рюкзак за плечами.

— Как зачем? — удивилась Эмма. — Вещички положить. Я бы еще котомочку прихватила, да некуда, разве что в зубы…

— А куда вам столько барахла? — всунулась Сонька, она считала, что кроме ультрамодного купальника, пары сарафанов и смены трусов больше на курорте ничего не понадобится.