- Почему вечерних?

- Потому что, когда солнце прячется, все цветы грустнеют. Как вас зовут?

- Лидия.

- Меня - Володя.

- Я знаю. Вы не похожи на остальных…

- Что ж в этом хорошего? Непохожим живется трудней. У вас есть тайна?

- Что?

- Тайна.

- У каждого есть какая-нибудь тайна…

- Нет, вы меня не поняли. Есть у вас нечто такое, что вы скрываете ото всех? От вашего мужа, например?

- А почему вы решили, что я замужем? Из-за кольца?

- Кольца? Честно говоря, я не заметил вашего кольца. Просто у вас лицо несвободной женщины.

- Почему - несвободной?

- Мне так показалось.

- Володя, вы хотите выяснить мое семейное положение или нарисовать меня? Да, я замужем. Этого вам достаточно?

- Достаточно. Но должен вас предупредить: портрет может выдать вашему мужу что-нибудь такое, что ему знать совсем даже не следует.

- У меня нет тайн от мужа.

- Не сейчас - так потом, когда тайны появятся.

- По-моему, вы преувеличиваете ваши способности.

- Я честно вас предупреждаю. Может быть, не будем рисковать?

- Нет у меня никаких тайн. И не будет. Рисуйте! - щеки Лидии Николаевны вспыхнули, а тщательно выщипанные брови гневно надломились.

- Замечательно! Ах, какие у вас теперь глаза!

- Какие?

- Цвета предгрозовой сирени.

- Все вы это выдумываете!

- Стоп! Постарайтесь не шевелиться!

Взяв карандаш в ладонь, Володя сжал его большим и указательным пальцами, потом сделал быстрое круговое движение, точно наложил надрез на бумагу, и начал рисовать, изредка вглядываясь в сидящую перед ним женщину. При этом он чуть заметно улыбался, словно всякий раз находил в ее лице подтверждение тому, что знал про нее заранее.

«Зольникова, ты идиотка! За каким чертом надо было тащиться в этот переход? Сказала бы Эдику: «Хочу портрет!» Весь бы Союз художников выстроился в очередь. Нет, все у тебя не по-людски! А зачем ты стала оправдываться перед этим рублевым гением? «Нет у меня никаких тайн и не будет!» Ты бы ему еще про свои эрогенные зоны рассказала! Встань и уматывай! Мол, передумала…»

«Ни в коем случае! Надо уважать чужой труд. Володя - человек явно талантливый и необычный. Очень даже интересно, что у него получится. А вот про то, что у тебя нет тайн, говорить действительно не следовало. Ты же умная девочка, а ведешь себя иногда как будто из пятнадцатой школы. Во-первых, его твои тайны не касаются, а во-вторых, женщина без тайны - это как… это…»

«Как любовь без минета!»

«Господи, как не стыдно!»

- Замолчите обе! - тихо и зло приказала Лидия Николаевна.

- Что вы сказали? - Володя оторвался от листа.

- Нет, я так… сама себе… - смутилась молодая женщина.

- Ясно. «Тихо сам с собою я веду беседу…» - улыбнулся Володя и снова углубился в работу.

Эту странность Лида Зольникова помнила в себе с детства. В ней как бы обитали, оценивая все происходящее, две женщины. Очень разные. Первая была самой настоящей Оторвой, и в разные периоды жизни она говорила разными голосами. В детстве - голосом Люськи Кандалиной, страшной хулиганки, вечно подбивавшей одноклассниц, в том числе и скромную Лидочку, на разные шалости. Брусок мела, пропитанный подсолнечным маслом и подложенный завучу, или мышь, запущенная в выдвижной ящик учительского стола, были ее самыми невинными проделками. После восьмого класса, к всеобщему облегчению, Люська поступила в швейное училище и исчезла из Лидиной жизни. И тогда неугомонная Оторва заговорила голосом Юлечки Вербасовой, переведенной к ним в воспитательных целях из другой школы. Юлечка в свои четырнадцать лет уже болезненно интересовалась мужчинами и однажды заманила подруг в какую-то подвальную музыкальную студию к старым патлатым лабухам. Один из них, выпив, набросился на Лиду и наверняка лишил бы бедную девочку невинности, если бы не ее отчаянные вопли и его огромный тугой живот. В результате первым Лидиным мужчиной стал - что бывает, согласитесь, не так уж и часто - любимый, неповторимый, ненаглядный Сева Ласкин. Хотя, впрочем, ничего хорошего из этого тоже не вышло…