— Это невозможно, Кемаль, — ответил он сухо. — Тут я не смогу вам помочь.
— Но я вас хорошо отблагодарю, — не унимался посол.
— Это невозможно, Кемаль. — Беседин уже закипал от гнева — подумать только: предлагать взятку вождю контрразведки, славной своим горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками.
— Тогда маленькая просьба. Мне сообщили, что за мной наблюдал КГБ. Могу ли я получить фотографию в постели с Марией? Мне очень дорого это воспоминание.
— Сомневаюсь, что за вами наблюдали, — сказал Беседин твердо, это уже выходило за все рамки. — И вообще, какое отношение я имею к КГБ?
Расстались трогательно, обнялись, коснулись друг друга щеками.
Григорий Петрович все еще не мог прийти в себя после неожиданного оборота дела.
Конечно, жаль, что операция провалилась. Но какой человек! Не гнида трусливая, а настоящий молодец! Не в пример многим из близкого окружения. И он задумался о своей жизни. Достиг вершин и что? Счастья ведь нет, одна пошлость. И захотелось уйти к черту, уехать в свою родную деревню, попить парного молочка. Бросить и жену, и Алку, начать новую, чистую жизнь.
В кабинет на Лубянке, где сидела в ожидании вся команда, Беседин вошел в приподнятом настроении.
— Наружку с посла пока снимите, с ним буду встречаться на официальной основе. В общем, он неплохой мужик. А вообще, товарищи, нужно глубже изучать национальный характер! Турки, конечно, раздолбаи, помнится, в Стамбуле толпятся они у окон бардака, где шлюхи трясут буферами и черт знает чем, толпятся, но не заходят: дорого для этих жлобов! А у самих руки в карманах штанов и счастливые лица!
— Что же они делают? — осторожно спросил неиспорченный Коршунов.
— Смекните сами.
Коршунов почесал затылок.
— Конечно, Восток — дело тонкое.
Восток — дело тонкое, но и любовь тоже не фунт изюма.
Крепкий орешек
Эх, старик, это дивная история! В Арденнах немцы перекрыли подвоз продуктов, и мы оказались на голодном пайке: овсянка, сыр, не было даже тушенки. И тогда повар пригласил меня на кухню: «Как вам это нравится, капитан Джон?» Я попробовал. «Где вы достали такое чудесное мясо?» — «Знаете, что это такое, капитан Джон? Это кошка! Я сварил кошку!»
Генерал частенько рассказывал эту историю, особенно после двух-трех бокалов, пил он в меру (если считать мерой полбутылки виски на рыло), тогда лицо его слегка багровело, и сигарета надолго оседала в краешке рта. Ценный агент генерал Джон с тридцатых возненавидел фашизм и уверовал в Сталина, потом разочаровался во время московских процессов (тогда НКВД быстро зачислил его в троцкисты и чуть не укокошил). Но началась война — и Джон снова решил взять сторону Сталина во имя победы над фашизмом, однако после оккупации Восточной Европы снова невзлюбил его. В знак протеста порвал с нашей разведкой и вновь появился уже после смерти вождя народов со святой верой, что святое знамя не виновато, если к нему прикасались грязные руки. Генерал работал на полную катушку, деньги считал презренным металлом и брал их только на конкретные дела, не связанные с его личным благополучием. В коммунизм он верил безоговорочно и даже пугал этим куратора, которого уже начинала подтачивать сытая английская действительность.