— У вас есть выход. Разумеется, если вы обладаете здравым смыслом. — чикинский тенорок звучал загадочно и грозно, направлял мятущийся ум в нужную колею.

Но в ней, в колее, было все настолько размыто, что не выбраться, мысли метались, ударяясь о стенки черепа, и оседали в безвыходности, горло перехватывали спазмы, и под левым глазом неожиданно задергалась, запульсировала кожица, разрушая почти Аполлонову красоту лица.

— Отпустите меня. я ни в чем не виноват. это мое личное дело. — мычал Джон.

Тут силы Добра добродушно поведали некоторые истории, описанные в британской прессе, не зря Громов провел целый вечер в служебной библиотеке, просматривал газеты, рылся долго и безуспешно в каталоге, пока вдруг счастливо не высветился некий безумный немецкий профессор Иван Блох, создавший «Сексуальную жизнь в Англии» с целой главой о педиках: о седовласом министре, засеченном в отеле с прыщавым подростком, о трех выдающихся членах парламента, погрязших в оргиях и бегавших по комнате с черными повязками на изнеможенных фаллосах.

Все это добряк и вывалил арестованному.

Изложенные факты свежестью не блистали, но впечатляли.

— Что же делать? что же делать? — мычал Джон, обращаясь в пространство.

Чикин согласно роли злодея нахмурился, как океан перед всемирным потопом, чуть похрустел челюстями (попутно ощутил, что новый «мост» шалит и дантистам в поликлинике КГБ еще далеко до цековских высот) и пальцами прошелся дробью по полировке стола.

— Нам придется пойти на нарушение советских законов, чтобы спустить на тормозах ваше дело. Это мы можем сделать лишь в том случае, если вы тоже пойдете нам навстречу. От вас потребуется немногое: честное сотрудничество, разумеется, тайное. — К концу этого невыразительного экспозе Чикин неимоверно устал от роли злодея и думал: чем же все это закончится?

Красивое лицо англичанина скривилось в дьявольской судороге, и он, словно Ворон у Эдгара По, неожиданно проорал:

— Никогда! Никогда!

Этот крик, словно плетью, хлестнул Чикина, к лицу прилила кровь, он набычился и покраснел, таким Громов никогда не видел своего бледного босса.

— Молчать! — Тенор сорвался на визг. — Молчать, сволочь! (Вспомнил какой-то военный фильм, кажется «Радугу», там гестаповец пытал партизанку.) — и Чикин, вне себя от праведного гнева, расстегнул портфель и вывалил из него на стол кипу фотографий, они рассыпались в разные стороны.

Джон и под, и над, и с двумя, и с тремя, и с полузакрытыми глазами в экстазе, и с широко раскрытым ртом, и с улыбкой блаженства, и в прочих видах.

Он и смотреть не стал — сразу понял, пот лил по лицу, заливал глаза.

— Никогда!

— Превосходные фотографии! — не терял темпа Чикин, выдержав малую паузу. — Если желаете, можем показать вам и кино. Если мы вам не нравимся, то разошлем фотографии вашим друзьям, на службу. (Пауза, пауза.) Особенно будет рада ваша мама, когда получит их по почте!

Чикин почувствовал себя совсем гадом, слава богу, что его не видела сейчас Капитолина, педагог и женщина твердых правил, она такого не перенесла бы, наверное, подала бы на развод.