Да, жители Хиросимы мужественно погибли во время атомной бомбардировки, полагая, что жертвуют жизнью ради императора».

Удивительно, но многие жители Хиросимы относились более или менее равнодушно к этической стороне использования бомбы. Возможно, они были слишком напуганы, чтобы в принципе об этом думать. За редкими исключениями они даже не интересовались, как она устроена. Представления — и трепет — госпожи Накамуры были довольно типичны. «Атомная бомба, — говорила она, когда ее спрашивали об этом, — размером со спичечный коробок. Жар от нее был сильнее жара солнца в шесть тысяч раз. Она взорвалась в небе. В ней есть радий. Я не знаю, как именно она работает, но, если радий соединить, он взрывается». Если же речь заходила об использовании бомбы, она говорила: «Была война, нам следовало этого ожидать». И потом добавляла: «Сиката га най». Это выражение японцы употребляют так же часто — да и по смыслу оно довольно близко, — как русские говорят «ничего»: «Ничего не поделаешь. Бывает. Очень жаль». Доктор Фудзии как-то вечером сказал примерно то же самое про использование бомбы отцу Кляйнзорге, но по-немецки: «Da ist nichts zu machen. Ничего не поделаешь».

Однако многие жители Хиросимы продолжали испытывать к американцам ненависть, которую ничто не могло побороть. «Я вижу, — сказал однажды доктор Сасаки, — что в Токио сейчас судят военных преступников. Думаю, они должны судить людей, которые решили использовать бомбу, и их всех должны повесить».

Отец Кляйнзорге и другие немецкие священники-иезуиты, которые, будучи иностранцами, вроде бы должны занимать относительно отстраненную позицию, часто обсуждали этическую сторону использования бомбы. Один из них, отец Симэсу, который во время бомбардировки был в Нагацуке, писал в своем донесении Святому Престолу в Риме: «Некоторые из нас относят бомбу к той же категории, что и химическое оружие, и были противниками ее применения против гражданского населения. Другие считали, что в тотальной войне, которая велась в Японии, нет никакой разницы между гражданскими и солдатами и что бомба сама по себе достаточно эффективная сила, призванная положить конец кровопролитию и подтолкнуть Японию к капитуляции, чтобы избежать полного уничтожения. Логично предположить: тот, кто поддерживает тотальную войну в принципе, не может жаловаться на войну против гражданских лиц. Суть вопроса заключается в том, оправдана ли тотальная война в ее нынешней форме, даже если она служит благой цели. Разве она не порождает материальное и духовное зло, которое намного превосходит любое потенциальное благо? Когда же наши моралисты дадут ясный ответ на этот вопрос?»

Невозможно сказать, какие ужасы запечатлелись в памяти детей, переживших день бомбардировки Хиросимы. На первый взгляд их воспоминания спустя месяцы после катастрофы были полны волнующих приключений. Тосио Накамура, которому на момент взрыва было десять лет, вскоре мог свободно и даже весело рассказать о пережитом и за несколько недель до годовщины написал вот такое обыденное эссе по заданию своего учителя в начальной школе Нобори-тё: «За день до взрыва я пошел поплавать. Утром я ел арахис. Я увидел свет. Меня отбросило туда, где спала младшая сестра. Когда нас спасли, я видел не дальше трамвайной остановки. Мы с мамой начали собирать вещи. Соседи ходили обгоревшие, у них текла кровь. Хатая-сан велела мне бежать с ней. Я сказал, что хочу дождаться маму. Мы пошли в парк. Налетел вихрь. Ночью загорелся бак с бензином, и я увидел отражение огня в реке. Ночь мы провели в парке. На следующий день я отправился на мост Тайко и встретил своих подруг Кикуки и Мураками. Они искали своих мам. Но мама Кикуки была ранена, а мать Мураками, увы, мертва».