Он сглатывает, напряженно соображая, есть ли способ объявить о своем намерении так, чтобы не выглядеть совсем уж варваром.

— Миссис Фокс, я хочу удостовериться, что Конф… мисс Конфетт и моя дочь не находятся в вашем доме.

Эммелин разевает рот от изумления.

— Я не могу дать согласия на это, — бормочет она.

— Пpoшy прощения, — хрипло говорит он, — но я должен.

И быстро, чтобы ее негодующий взгляд не лишил его мужества, проходит на кухню, где с ходу наталкивается на гору составленных стульев Генри. Кухня, тесная сама по себе, беспорядочно загромождена парами всего: парой плит, парой посудных шкафов, парой ведер для льда, парой чайников — и так далее, и так далее. На лавке лежит хлеб, в который воткнут нож, и пятнадцать, двадцать жестянок с лососем и солониной. Лавка чисто вымыта, но на ней видны розовато-желтые следы крови. В кухне негде стоять, уже не говоря о том, чтобы здесь могла спрятаться высокая женщина и упитанный ребенок. Садик, хорошо видный через промытое дождем кухонное окно, зарос запущенной, несъедобной зеленью.

Уильям уже понял, что ошибается, но не в силах остановиться. Он выбирается из кухни и идет осматривать другие помещения. Кот следует за ним по пятам, возбужденный такой бурной физической активностью в доме, где жизнь обыкновенно идет в спокойном ритме. Уильям уворачивается от нагромождений пыльной мебели, изо всех сил стараясь не споткнуться о ящики, о груды книг, об аккуратно надписанные посылки, ждущие только почтовых марок, о бокастые мешки. Гостиная миссис Фокс свидетельствует о трудолюбии — дюжины конвертов, подготовленных к отправке, карта столицы, развернутая на письменном столе, многочисленные сосуды, содержащие клей, чернила, воду, чай и темно-коричневую субстанцию, покрытую молочным налетом.

Он с грохотом взбегает по лестнице, краснея от стыда не меньше, чем от усилия. Картонная коробка у двери в спальню усеяна кошачьим дерьмом. В спальне — неприбранная постель миссис Фокс, на которой валяется пара мужских брюк, облепленных кошачьей шерстью. На вешалке для шляп висит свежий, тщательно отутюженный комплект: корсаж, жакетка и платье в спокойных тонах, которые больше всего идут миссис Фокс.

Больше Уильяму было не выдержать; его фантазии — как он рывком открывает гардероб и с криком победного облегчения выволакивает на свет Божий Конфетку и свою перепуганную дочь — окончательно увяли. Он спускается на первый этаж, где в ожидании его возвращения стоит миссис Фокс; он читает упрек в ее глазах.

— Миссис Фокс, — говорит он, чувствуя себя грязнее содержимого картонной коробки на лестничной площадке. — Я… Я… Как мне… Это вторжение в вашу частную жизнь. Сможете ли Вы простить мне это…

Она скрещивает руки на груди и выставляет вперед подбородок.

— Не мне прощать вас, мистер Рэкхэм, — спокойно говорит она, будто просто напоминая ему, что христианская вера, которую они номинально совместно исповедуют, не католического толка.

— Я был… Я просто потерял голову, — умоляет Уильям, продвигаясь к выходной двери, боясь, как бы — вдобавок ко всему — не наступить на кота Генри, который крутится у него в ногах, покусывая за брюки.