— Как вы узнаете, какая кобыла что предпочитает? — спросил я.

Оливер Нолес на какое-то время замешкался с ответом.

— Ну, может быть... по тому, как они стоят. Если им холодно и плохо, они поворачиваются задом к ветру и как будто горбятся. Некоторые лошади никогда так не делают, даже в метель. Если у них уж очень несчастный вид, мы заводим их внутрь. Иначе они остаются снаружи. То же с жеребятами. — Он помолчал. — Многие кобылы плохо себя чувствуют, если держать их в помещении. Просто... такие уж они есть.

Он, казалось, не был удовлетворен скомканным завершением своего ответа, но для меня это прозвучало убедительно. Единственное, чего, как мне казалось, ему недоставало, — это хоть какого-то эмоционального контакта с животными, которых он разводил: он даже морковкой их угощал как-то машинально.

Кобыла с выделениями оказалась в одном из дальних загонов на границе хозяйства, и пока Оливер Нолес и Найджел заглядывали ей под хвост и обменивались невразумительными замечаниями типа: «в любом случае скидывать она не собирается» и «все чисто, ни желтого, ни кровяного», я проходил время, глядя поверх последнего ряда белых перекладин изгороди на поля за ней. Контраст с землями Нолеса был разителен. Вместо предельной аккуратности полнейший беспорядок. Вместо безукоризненно расчерченных прямоугольников зеленой травы там торчали высокие буреющие будылья, пробиваясь сквозь запущенную поросль вянущего осота. Вместо добротных кирпичных конюшенных дворов ветхое скопище деревянных сараев, светло-серых от старого креозота и с заплатами из просмоленной парусины, растянутыми поверх крыш.

Джинни проследила за моим взглядом.

— Это участок Уотчерлеев, — сказала она. — Я часто через него езжу, но там сейчас так замусорено и скучно, никакого веселья. И практически все их пациенты разъехались, и у них больше даже шимпанзе нет, они говорят, не могут их себе позволить.

— Какие пациенты? — спросил я.

— Лошади. Это лечебница Уотчерлеев для больных лошадей. Вы о ней не слыхали?

Я покачал головой.

— Она довольно хорошо известна, — сказала Джинни. — Или по крайней мере была известна, пока этот пошляк Кальдер Джексон не перебил им дело.

Понимаете, Уотчерлеи не богаты — Боб всю дорогу в пивнушке, а Мэгги надрывает кишки, таская кули с навозом, но по крайней мере у них всегда было весело. Там было уютно, понимаете, и пускай двери в денниках слетали с петель и все заросло бурьяном, а все равно лошади у них прямо расцветали, ну, большинство, даже если у Мэгги колени торчат сквозь дырки на джинсах и она одну фуфайку неделями не снимает, до упора. Но Кальдер Джексон, понимаете, он та еще проныра, со всеми этими его трепливыми шоу по телевизору, и рекламой, и все такое, и получилось, что Уотчерлеев совсем оттерли.

Ее отец, услышав последнее замечание, добавил от себя:

— Они безалаберны. Нет деловой хватки. Людям может нравиться такой цыганский стиль, но, как сказала Джинни, им нечего противопоставить Кальдеру Джексону.

— Какого они возраста? — хмурясь, спросил я.

Оливер Нолес пожал плечами.

— За тридцать. Ближе к сорока. Трудно сказать.