– Нет у них ничего…

Кудлатый с досадой махнул рукой и направился к лодке.

– Вы уж без обид… – молвил губной староста, обращаясь к кормщику. – Город наш молодой, так что мы каждому купцу рады. А уж таким, как Митряевы… Приходите и на следующий год.

– А чего на следующий, – ответил кормщик. – Я и в этом еще успею конец сделать. Зерна ныне много.

– Вот это дело. А с браслетом этим… Не обращайте внимания.

– Да уж… Странно только, чтоб за простой оловяшкой губной староста погоню снаряжал да за столько верст гнался…

– Вы уж без обид. Человек уж очень сильно просил. Дорог чем-то ему браслет этот. Промашка вышла, извините. – Эти слова староста произнес, уже сойдя с расшивы на берег.

Кормщик дождался, пока нежданные гости загрузились в свою лодку и отошли вверх по течению на сотню сажен, после чего гаркнул во всю мощь своей глотки:

– Эй, Шеляга, пошли караульных на расшиву!

Над высоким берегом уже поднималась струйка белесого дыма, свидетельствующая о том, что проголодавшейся команде еще засветло удастся поужинать.

Саламата – горячая подсоленная мучнистая масса, похожая на клейстер, – Валентину явно не пошла впрок. Душа отказывалась принимать. Зато уха из выловленных бреднем пескарей и плотвичек очень даже уврачевала его ноющий желудок, истерзанный пьянством. За ухой последовали пять крупных раков и добрый карась, испеченные для него Ванькой прямо на углях. То ли от волнения, то ли от свежего воздуха, но аппетит у Валентина проснулся волчий.

– Вот Михайла наш разъелся сегодня, что твой поп, – беззлобно подтрунивал над ним Шеляга под дружный хохот сидевших вокруг гребцов. – А то обычно и не ест ничего, так, похлебает чуток… Значит, водочка на пользу пошла. – Новый взрыв хохота. – Или ты, Михайла, медком баловался?

– Медом, наверное, – ответил Валентин, вспомнив липкую от сладкого посуду.

– На-вер-но, га-га-га…

– Ты доедай карася-то, – продолжал простодушный Шеляга, вообразивший себя великим остроумцем. – Рыжий-то для тебя особо старается. Прощение вымолить хочет за то, что по башке тебя сегодня огрел.

– Га-га-га…

– Это ж он тебя после того, как ты мне засветил, – объяснял Шеляга. – Ну я вам скажу, робяты, и удар у нашего Михайлы. Тощщой, тощщой, а кулак чижол. Как дал мне в нос, так я с копыток долой.

– Га-га-га…

Валентин держал перед собой за голову и хвост почти обглоданный скелет карася, когда вдруг почувствовал – все, насытился.

– Не могу больше. – Он виновато посмотрел на Ваньку и улыбнулся. – Спать хочется.

– Га-га-га, не может больше… – Этим, кажется, палец покажи, они ржать будут.

– Ладно, будет вам ржать, – постарался урезонить сотоварищей Ванька. – Ну устал человек. Пойдем, Михайла, я тебя на расшиву провожу.

Провожаемые дружным хохотом, они двинулись от костра в темноту, к реке. Отяжелев от горячей пищи, Валентин почувствовал, будто опьянение вновь вернулось к нему. Несильное, но все же. Однако едва они отошли за ближайшие кусты, как Ванька шепнул Валентину на ухо такое, что у него тут же испарились и остатки хмеля, и общее сытое благодушие.

– Михайла, браслет-то у меня. Я его не отдал, хотя тот мужик десять рублев мне за него предлагал. Я-то тебя когда по башке треснул, так он у тебя из кулака и выпал. А я подобрал и спрятал. Думал, твой, хотя допрежь его у тебя и не видел. Но ты не беспокойся, я никому не сказывал. Шеляга и тот не видел. Браслет-то я тебе отдам, но с тебя десять рублев. Это я по дружбе, сам понимаешь. Я ведь мог тому отдать…