Через два часа мсье Буше, сидя в придорожном кафе, попивая отвратительный кофе из местного автомата и просматривая последние новости, проверил почтовый ящик, внимательно прочитал сваленные в спам рекламные предложения, хмыкнул, покрутил головой и устало поднялся, как человек, выполнивший поставленную задачу, но лишенный заслуженного отдыха.

«Ну что ж, можно и на Украину, всё к дому поближе», — пробормотал он себе под нос, направляясь к ожидающей его автомашине. Хотелось выпить и завалиться спать. Но требовалось еще довести до Дальберга срочную информацию, что «высокие договаривающиеся стороны» постановили заключить перемирие и временно прекратить обмениваться ударами.

На авиакатастрофу с Рокфеллером, произошедшую 13 июня, фининтерн ответил судорожной, неподготовленной попыткой сбить 17 июня самолет президента России руками украинских нацистов. В результате под обстрел угодил малайзийский «Боинг-777». «Обмен ударами» продолжался до октября и увенчался для финансовых мародёров «утешительным призом» — гибелью в зеркальной авиакатастрофе представителя старой европейской аристократии Кристофа де Маржери. Жизнь остальных тридцати пяти банкиров, работавших в системе жизнеобеспечения закрытых наднациональных структур, глобалисты разменяли на развал проекта «Южный поток» и бестолковые санкции, над которыми смеялись все, кто имел хоть какое-то отношение к реальной экономике. Англосаксы явно начали давиться подсунутой им костью. Но Дальберг был недоволен и с каждым днём всё больше мрачнел, замыкаясь в себе. Даже восхождение на папский престол иезуита Франциска, возвращение могущества ордена и личного его влияния не радовали камерария Ватикана. Политическая картина Европы менялась столь стремительно, что даже новичку было ясно — эта конструкция долго не простоит. Как бы не пришлось к главному католическому собору срочно пристраивать минареты…

Католические страдания и европейские политические натюрморты представлялись Распутину одной непрекращающейся и порядком поднадоевшей «Санта-Барбарой». Его сейчас волновало совсем другое. Любимая и такая далекая дочка Любушка вошла в тот опасный подростковый возраст, когда даже полноценной семьи бывает недостаточно для удержания в узде брызжущих во все стороны гормонов, умноженных на природную балканскую непоседливость и непосредственность. Внешне — копия мамы, она в свои четырнадцать лет превратилась в сплошную головную боль для крёстного, что прорывалось в коротких, но эмоциональных сообщениях полковника Ежова. Пасти эту термоядерную бомбу в юбке Лёшка собирался всем управлением, а Григорий мечтал делать это лично. Тосковал, бесился, но не мог подвести друга и сказать «Баста! Пусть теперь другие послужат!». Его бы, конечно, поняли и слова не сказали, но стыд за дезертирство, то самое чувство, о котором он сегодня втирал этому незадачливому детективу, остался бы с Григорием на всю оставшуюся жизнь и сожрал бы с потрохами, не дожидаясь пенсии. Поэтому он уже сотню раз стирал набранное сообщение с заветной просьбой об эвакуации, стонал и плакал в подушку от тоски и бессилия, но все равно оставался на том посту, где неожиданно пригодился своему Отечеству.