Прикидываю. 

Просто прикидываю на сколько хватит моего терпения в этой игре под названием «смотри, но, блять, руками не трогай».

Ни на сколько.

Я не для того притащился сюда в свой отпуск, чтобы заниматься хернёй и хождением вокруг да около. Я притащился сюда, потому что перестал реагировать на всех женщин, кроме этой. 

Кроме этой мне вдруг на фиг стал никто не нужен. Мне двадцать четыре, и это пугает. 

И раз уж на то пошло, придётся нам решать эту проблему сообща. 

Проблема в том, что я хочу участвовать в её жизни. И хочу, чтобы она проводила соразмерное количество времени в моей. На расстоянии, в онлайне или как, блять, угодно. Прошедший месяц показал, что это не лечится временем. И тот факт, что всю свою жизнь я ходил по этим улицам, не зная того, что она тоже ходила где-то здесь же, грузит меня, как лекция по философии. Но то, что я не вижу поблизости чёрного, мать его, Ягуара, приносит долбаное спокойствие, потому что когда ехал сюда, знать не знал что меня здесь ждёт.  

Все охрененно усложнилось с этим её бессмысленным переездом. Это то, что злит меня сейчас. То, что она взяла и уволилась, будто перед ней все двери вокруг открыты. Еще меня злит то, что она похудела, будто месяц ни хрена не ела. У неё ключицы торчат так, что порезаться можно. Ее ноги выглядят белыми, тонкими и охеренно сексуальными. И все о чем я думаю, когда смотрю на них - как эти ноги будут выглядеть обмотанными вокруг моей талии, когда буду трахать их хозяйку так, что мое имя услышат на другом конце гребаного города. Потому что мы будем трахаться все две недели моего отпуска, это я ей гарантирую. И когда мы начнём, в её башке не останется места для других мужиков, потому что смотрит она на меня также, как полгода назад, как бы не выделывалась.

Я приехал. И хрен я уеду.

Достаю телефон и быстро печатаю: 

«Стадион 64-й школы сегодня 20.30»

Убедившись в том, что моё сообщение прочитано адресатом, бросаю телефон на сиденье и дергаю с места, понимая, что меня вырубает.

Это ответ на вопрос, чем занять себя в оставшиеся пять часов. Добравшись до пустой квартиры родителей за пятнадцать минут, врубаю новенький кондей и иду в душ.

Я не предупредил о том, что заявлюсь вот так, потому что и дебилу понятно, на кой хрен всё это, а уж мою мать тугодумной никак не назовёшь.

Пытаясь не сточить плечи о тесные стены родительской ванной, бреюсь и голый валюсь в кровать. В советской девятиэтажке все будто нарочно строили не для людей, иначе какого хрена мне здесь всю жизнь так тесно? 

В половину девятого вечера стадион моей родной школы выглядит, как муравейник. Моё присутствие здесь явно волнует многих, особенно незнакомых женщин возраста моей матери с колясками, набитыми внуками. Этим летом дышать по большей части нечем, но конкретно здесь пахнет, как раньше. Травой и землёй.

Сидя на скамейке, бросаю в спортивную сумку ключи от машины и затягиваю шнурки на старых беговых кроссовках, которые не надевал со школы.

- Прииииивет… - бахает по ушам тонкий запыхавшийся голосок, и в мою скамейку врезается убитый велик, розовый, как жвачка.