Лида вздрогнула, поежилась:
– Ноги у него… Одну – по колено отрезали, другую… там ступня… в общем…
– Понятно. Ну так вот: у него сына покалечило. Плохо и очень жалко, но война – на то и война. И меня могли убить или покалечить, и многие из тех, с кем я вместе сражался, убиты или ранены. Это – страшно, это – плохо, это… – он задумался и рубанул рукой воздух: – Но так надо! Мы деремся за правое дело, за счастье, которое для всех! Иногда кто-то должен за это заплатить: здоровьем или даже самой жизнью. И мы готовы платить такую цену! За право наших детей, за право тех, кто придет после нас, жить так, как должно жить человеку! И сын дяди Василя дрался за всех, в том числе – и за своего отца! А тот не понял этого и оскорбил, унизил и своего сына, и всех тех, кто уже погиб и еще погибнет за правое дело. Он – рабочий, отличный сапожник, и вдруг пошел против пролетарского дела. Зачем? Почему?
Он взял за руку Лиду и вдруг рывком притянул ее к себе. Девушка пискнула и зажмурилась, ожидая, видимо, что Александр ее ударит… или поцелует. Но тот просто дождался, пока Лида откроет глаза. Он вперился в нее своим взглядом и спокойно, но твердо произнес:
– Ты не знаешь ответа на мой вопрос? Врешь, знаешь. Просто не хочешь признаваться самой себе. Разве первый раз дядя Василь говорил что-то против Советской России, против нашего правительства, против наших законов? Разве он не ходил в церковь на религиозные праздники? Что, я не прав?
Лида словно в забытьи кивнула головой. Сашка продолжил:
– А куда же смотрела ты – пионерка, комсомолка? Куда смотрели вы все, если видели, что рядом с вами живет чужой человек? Всем нам чужой? Молчали и думали: не наше это дело? А чье? Чье?
Он снова рванул девушку на себя:
– Ты! Ты спросила меня об этом и переложила на меня свои проблемы и заботы! Не подошла и не сказала: Сашка, помоги, я не знаю, как быть! Ты просто сказала: так неправильно, а подразумевала – РАЗБЕРИСЬ! Реши, ты же сильный, ты же – Сталин! Не стыдно?! Я – такой же, как вы, но этого вы видеть не хотите! Я с удовольствием погонял бы с Димкой в футбол, походил с Мусей по старому городу, а с тобой, Лида, – он прищурился, – с тобой мог бы и на танцы сходить… Но для этого надо, чтобы вы – вы все! – взялись за работу! И сняли хоть маленькую крошку с моих плеч, с плеч моего отца, с товарища Кирова, Димитрова, Берии, Ворошилова, Молотова и всех-всех-всех! Сделайте так, это в ваших силах! Если чего не знаете, спросите старших товарищей, они помогут! Но вы – вы должны захотеть работать! Строить наш новый мир!
– А… – начал кто-то. – А вот что Лидка должна была сделать?..
– Очень просто. Сказать милиционеру, что Василь-сапожник пьет и ругает советскую власть. И тогда его не отправили бы в исправительную колонию, а просто поговорили бы. Ну штрафанули бы, ну пятнадцать суток влепили, а теперь – теперь уже ничего не исправишь. И виноваты в этом вы!..
На следующий день Сашка уезжал. Проводить его пришли не только все те, кто присутствовал на комсомольском собрании, но еще и множество тех, кто не смог побывать там по каким-то причинам или кого не сумели вчера найти добровольные гонцы. Толпа мальчишек, девчонок, юношей и девушек затопила вокзал, вызвав у дежурных милиционеров сперва улыбки, потом – легкую тревогу, а под конец – нешуточное волнение. Ведь собравшихся – слишком много! Уж не манифестацию какую затеяли пионерия с комсомолией?..